— Вообще-то, на меня это не похоже, — сказала она. — Обычно я не обсуждаю такое с теми, кого мало знаю. Я такое вообще ни с кем не обсуждаю.

Мне оказали большое доверие. Я не знал, как реагировать.

— Зачем тогда нужны соседи? — улыбнулся я. — Чтобы можно было одолжить сахару?

Ее полуулыбка была совершенно обезоруживающей.

— Я страшно устала от самой себя. И от всего остального. Нам надо, наверное, переехать куда-нибудь и там начать все сначала.

Именно так мы с Бьянкой и поступили.

— А где Фабиан? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

Он не должен слышать такие речи.

— Он… Мы…

Жаклин встала и показала на дверь ванной:

— Он там.

Я уставился на красный индикатор дверной защелки.

— Он меня так разозлил, — сказала Жаклин. — Ужасно, конечно, что все это выливается и на него.

— Вы закрыли его в ванной?

— Закрыться можно только изнутри.

Ровно это я слышал от Анди из девятого «В».

— Не выпускать его на улицу? Он и так все время сидит дома, — вздохнула Жаклин. — Закрывать его в комнате? Он без проблем проживет в ней лет десять. Что я могу сделать? Его нужно наказывать. Иначе как он поймет?

Это было не мое дело, я понятия не имел, что значит жить с таким подростком, как Фабиан, но инстинктивно чувствовал, что это неправильно.

— Вы не можете поговорить с ним? Попытаться объяснить ему?

Да уж, из меня тот еще советчик.

— Я перепробовала все.

Жаклин тяжело вздохнула, волосы упали ей на лицо. Мне было жаль ее, но что я мог сделать? Вникать в проблемы семьи Селандер мне не хотелось.

— Я могу поговорить со школьным куратором, — предложил я. — Есть психолог, к которому…

Жаклин остановила меня жестом:

— Спасибо, но смысла нет. Мы все это проходили, да и Фабиан откажется.

— Знаете… — Я посмотрел на входную дверь. — Я собирался на пробежку…

— Простите, — сказала она. — И спасибо, что выслушали. Я чувствую себя самой большой идиоткой на свете.

— И зря, — ответил я. — Всегда найдется тот, кто составит конкуренцию.

Как приятно смотреть на нее, когда она смеется.

На пробежке я думал только о ней и Фабиане. Так и видел перед собой, как он сидит в туалете с нависшей на глаза челкой. Грусть и отчаяние Жаклин. В ушах у меня были наушники с каким-то подкастом, но когда через сорок минут я вернулся на Горластую улицу, то понятия не имел, о чем там шла речь.

У пятнадцатого дома стояла криво припаркованная машина Петера.

Я свалился на диван рядом с Бьянкой, чувствуя себя совершенно разбитым. Но, придя в себя, рассказал ей о Жаклин, о разгроме в ее саду и о том, что она разругалась с Фабианом и закрыла его в ванной.

— Она заперла его? Серьезно? — Бьянка пришла в ужас. — Час от часу не легче.

Возразить мне было нечего.

— Я считаю, мы больше не должны иметь с этими людьми ничего общего, — сказала Бьянка.

— У нас всегда есть в запасе Лапландия. Мы можем переехать туда.

Бьянка даже бровью не повела:

— Надо заявить в социальную службу.

После катастрофы

Суббота, 14 октября 2017 года

— Почему она не просыпается? — спрашивает Белла. — Я хочу домой. — (Мы сидим у кровати, Белла у меня на коленях.) — Мама, проснись, пожалуйста.

Я глажу ее по щеке, секунды тикают.

Наша первая встреча. Я заскочил в «Оленс» за какой-то мелочью и случайно остановился в мужском отделе.

— Вам помочь? — раздалось у меня за спиной.

Я собрался улыбнуться и пойти своей дорогой, но обернулся и увидел завораживающе зеленые глаза. Я накупил одежды на несколько тысяч и на следующий день проклинал себя за то, что не взял у нее номер телефона. Слава богу, я хотя бы знал, где она работает. Через неделю, закончив в центре привычные дела, я зашел в «Оленс», чтобы увидеть ее хотя бы мельком. Спрятался между стеллажами и шпионил за кассой, когда она вдруг подошла ко мне сама:

— Вам помочь?

Та же удивительная улыбка. Я потерял и дар речи, и себя самого. В конце концов спросил, узнала ли она меня.

— Нет. А должна была?

Я начал путано и по-дурацки что-то объяснять, а она улыбалась уголками губ. Кое-как мне удалось выдавить из себя вопрос: не хочет ли она как-нибудь сходить со мной в кафе?

Через две недели, после всех кафе и прогулок мы устроили романтический ужин у меня на балконе, и Бьянка призналась, что сразу узнала меня тогда в «Оленсе». И несколько раз вспоминала после нашей первой встречи. Следующим летом мы поехали на Сардинию и с тех пор не разлучались.

— Папа… — Белла трогает меня за подбородок. Мой страх отражается в ее глазах. Она же почти никогда не видела меня плачущим. — Когда мама поедет с нами домой?

Ответ застревает у меня в горле, мне так грустно, что я заикаюсь:

— Я… н-не… з-знаю…

Ожидание. Ты точно подпрыгнул, завис и ждешь приземления.

— Я хочу посмотреть фильм, — говорит Вильям.

— И я тоже, — убегает к нему Белла.

Сиенна помогает им включить на планшете «Мы все из Бюллербю», и теплый голос рассказчицы Астрид заглушает шипение аппаратуры. Беззвучно здороваясь, в палату заходит санитар. Направляется к окну, поднимает жалюзи, на полминуты открывает окно, впуская свежий воздух, и вздыхает:

— Уже темно.

Для меня это не важно. Здесь всегда темно. Время больше не существует, свет где-то далеко.

Санитар останавливается в дверях, с кем-то здоровается и обменивается несколькими фразами, а потом возвращается в палату:

— К вам посетитель.

Я не успеваю ни о чем подумать, как на пороге появляется Ула. Все пуговицы на рубашке застегнуты, стекла очков запотели. Я не хочу его видеть.

— Что вам здесь нужно?

Я резко встаю со стула.

— Привет, — говорит Белла, отрываясь от планшета.

Нужно сдержаться, ради детей.

— Я купил цветок, — говорит Ула, — но мне не разрешили принести его сюда.

Он протягивает руку Сиенне и называет свое имя.

— Я ненадолго. Я только хотел узнать, как она.

У меня наворачиваются слезы, но устраивать разборку я не буду.

Не здесь и не сейчас.

Ула подходит ближе, смотрит на Бьянку и спрашивает: