— Это правда? — спрашивает мама. — Это действительно сделал ты?

Она, конечно, сердится, но в глубине души впечатлена, хоть и не подает виду.

— Это просто шутка, — говорю я, когда она увеличивает картинку на экране.

Я сделал гифку: вырезал Маму Му[19] и покрасил ее в розовый. Вклеил на морду Май-Роуз, она же Монструоза. That’s not the right pronunciation. А круче всего у меня получилось исказить голос так, что слово «pronunciation» действительно звучало неправильно.

— Мама, она диктатор. Ее вся школа ненавидит.

— Не важно, что она делает или какая она, Фабиан. Это вообще не оправдание. Ни у кого нет права быть злым.

В итоге три недели без компа, вайфая и мобильника.

— Может, я лучше в ванной посижу?

Нет.

Но уже в конце первой недели комп возвращается.

Ненавижу разочаровывать маму, но в этот раз оно того стоит. Мне кричат «Круто!» и хлопают по спине. Несколько человек из девятых называют меня «бро» и говорят, что круче мема, чем мой, не видели. А мисс Роза за всю неделю ни разу не жалуется ни на чье произношение в нашем классе.

Но через пару недель очередная засада. Маму снова вызывают в школу.

— Я не могу туда больше ходить, Фабиан. У меня нет сил!

Я чувствую себя предателем.

Мама всегда за меня. Много лет. На всех встречах. Со всеми этими учителями и кураторами, которых ей приходится выслушивать и переубеждать. Она мой солдат. Если Фабиан хочет так, значит так и будет.

Школа — это хрень. Тюрьма долбаная. Все, что тебе нужно знать, есть в Сети.

«Будь собой — все остальные места заняты» — написано на стене в нашем классе.

Если все думают одинаково, не думает никто.

Все, что угодно, давно можно найти самому.

Что я здесь делаю? Я буду работать в автосервисе. Зачем мне учиться играть на барабанах бонго, писать тезисы для дебатов и вычислять диагональ куба?

— Что на этот раз? — спрашивает мама, когда мы садимся за стол в зале. — Мне казалось, вопрос с Май-Роуз уже исчерпан.

Директору удается наконец оторвать взгляд от ее груди.

— Да, конечно. Фабиан попросил у Май-Роуз прощения. На этот раз вас пригласил Кеннет.

Тот сидит напротив и барабанит пальцами по столу. Мой классный руководитель сильно смахивает на папашу из «Гриффинов»[20].

— Мы хотели бы обсудить дальнейшее пребывание Фабиана в школе. — Кеннет смотрит на маму, которая раздражается все сильней и сильней.

— Мы обсуждали это много раз. Что тут еще можно добавить?

Директор хватается за галстук, как ребенок за пипиську, когда с него сняли памперс, и спрашивает:

— Фабиан, как у тебя дела в школе? Что ты сам можешь об этом сказать?

— Все нормально, — отвечаю я и пожимаю плечами.

Так я им все и расскажу, как же.

— Насколько я понимаю, со всеми предметами он справляется, — говорит мама, — у него очень хорошие результаты государственного экзамена.

— Это да, — кивает Кеннет. — Собственно с учебой никаких проблем нет.

— Речь идет о социальной сфере, — сообщает директор. — Как вам, наверное, известно, в нашем районе есть коррекционная школа…

— Смена школы для Фабиана не актуальна, — перебивает его мама.

Она весь день пила вино. Я слышу это по ее голосу.

— В школе у тебя постоянно возникают конфликты, — продолжает Кеннет, — и с преподавателями, и с учениками. Чем это объясняется, как ты думаешь, Фабиан?

Тем, что они придурки. Но отвечаю я, разумеется, по-другому:

— Я не знаю, действительно не знаю.

— Другой путь — прикрепить к Фабиану персонального помощника, — предлагает Кеннет.

Директор смотрит на него с неудовольствием: такой помощник дорого обойдется школьному бюджету.

— Мы уже обсуждали это раньше, — говорит мама. — Фабиан не хочет никаких помощников.

Эти помощники везде одинаковые. Неустойчивые художественные натуры, бросившие педагогический институт и вынужденные отрабатывать социальное пособие. Их мало интересует работа. Кому понравится, если такой тип начнет слоняться за тобой по школе, уткнувшись носом в свой мобильник?

— Нужно что-то менять, — заявляет Кеннет.

Директор смотрит на меня:

— Есть ли среди сотрудников школы кто-то, кому ты доверяешь больше других?

Все трое разворачиваются ко мне. Я не вполне понимаю, к чему клонит директор. Я доверяю только себе самому.

— Микки? — предлагает мама.

— Да, но… Возможно.

Микки — это хорошо. Микки на моей стороне. А еще мне кажется, что ему на самом деле не все равно.

— Микаэль Андерсон? — переспрашивает директор; он наконец оставил свой галстук в покое. — Учитель физкультуры?

— Не думал, что ты любишь спорт, — произносит Кеннет.

— Я его и не люблю.

Мы с мамой улыбаемся друг другу. Микки нравится нам обоим, я это знаю.

— Я поговорю с Микаэлем, — обещает директор. — Я освобожу его от некоторых других обязанностей, и он сможет стать для Фабиана кем-то вроде наставника. Что вы об этом думаете?

Мама сияет и переадресовывает вопрос мне:

— Что ты думаешь?

Наставник? С трудом понимаю, кто это. Но это шанс сблизиться с Микки.

— Ну, пожалуй, нормально.

— Тогда так и решим, — подводит итог директор, потом встает и протягивает маме руку.

В какой-то миг мне кажется, что он собирается ее обнять.

До катастрофы

Осень 2016 года

Когда Бьянка вернулась, уже стемнело. Мы с детьми поужинали, оставшаяся питтипанна[21] стояла на плите, накрытая фольгой.

— Я совершила самую крупную сделку в жизни! — крикнула Бьянка из прихожей. — На полтора миллиона больше стартовой цены. Босс открыл шампанское.

— Замечательно, дорогая! — обнял я ее.

Она стала другой с тех пор, как сменила работу. Чувствовала себя лучше и казалась счастливее. Но реже бывала дома и волновалась, потому что боялась что-то упустить.