Но покончил ли? В этом он сомневался. Немного.

В конце концов, она оставалась на свободе. Она оставалась где-то там, далеко.

Таво на мгновение оглянулся, но ужас от увиденного заставил его немедленно отвернуться. Весь дом внутри был залит кровью. Кровь была везде: на полу и стенах, на мебели, а кое-где даже на потолке. Кто знал, что в человеке столько крови? Ну, точнее, в двух… Куда она вся влезала? Он ухмыльнулся при мысли о том, что кровь «влезает» в человека. Она просто там помещается – и все. Наверное.

Таво осмотрел себя с головы до ног. На нем тоже было много крови. Очень много крови. Кое-где его одежду покрывали сухие коричневатые пятна, но в других местах кровь оставалась ярко-красной и блестящей. В конце концов, он не торопился, тщательно провел очистительный ритуал, чтобы освободиться, потому что иначе так и остался бы в тюрьме. Как долго они умирали? Он не мог сказать наверняка. Ему казалось, что это продолжалось целую вечность, но он понимал, что сильно преувеличивает. Наверное, у него ушел час – или немного больше, совсем немного.

Они сами виноваты. Они не должны были бросать его одного. Они должны были беспокоиться о нем, должны были выяснить, что с ним происходит – что с ним делают. Вместо этого, когда он бросил правду им в лицо, они заявили, что ничего не знали. Его родители утверждали, что ничего не знали. Но ведь они знали, где он находится, не так ли? Знали с самого первого дня, когда отвезли его туда и бросили на произвол судьбы.

Неужели они считали, что достаточно просто верить в то, что он в хороших руках, – верить и даже не пытаться узнать, так ли это? Ну, теперь они знали правду. Они умирали, слушая правду, которую он кричал им в лицо. Слушая его рассказ о том, что с ним делал дядя, в какие игры они играли и что ему, их сыну, довелось пережить. Они услышали, что дядя слишком часто пытался заставить Таво смириться, слишком часто пытался подчинить племянника своей воле.

Убить дядю оказалось довольно просто – достаточно было однажды решиться на это. Но убийство родителей потребовало от него большего. Гораздо большего.

Они сражались отчаянно. Таво этого не ожидал. Он думал, что они с радостью примут смерть от его рук, признают необходимость этого, как признал он сам. Он думал, что они осознают свою вину, видя его ужасное эмоциональное состояние, его неистовство и смятение. Но они ничего не признали, не признали до самой своей смерти. Они сражались с ним изо всех сил, пытались не дать ему совершить то, что он обязан был сделать. Они снова и снова бросались на него, колотили разбитыми в кровь кулаками, как будто у них еще оставался шанс уцелеть, даже когда уже стало очевидно, что никаких шансов нет и быть не может.

Они выкрикивали его имя. Они вопили и визжали.

Таво вернулся в дом и еще раз посмотрел на них – убедиться, что они мертвы. Хотя сомневаться не приходилось. От них почти ничего не осталось. На полу валялись лишь бесформенные, окровавленные кучки, в которых с трудом можно было распознать двух человек. Впрочем, Таво давно перестал думать о них как о людях – такое презрение он к ним испытывал.

Столько крови.

Он пришел домой не для того, чтобы убить их. Он пришел домой, чтобы заставить их смириться с тем, что они с ним сделали. Но затем он обнаружил, что она исчезла (он больше не мог произносить ее имя, даже мысленно), и потребовал сказать, куда она ушла. Но они начали юлить и изворачиваться – как глупо с их стороны! Стали откровенно лгать. Велели ему вернуться туда, откуда он пришел, и оставаться там до ее возвращения. Будто она когда-нибудь вернется. Он расправился с человеком, которому они доверили его. С этим чудовищем. Зачем они поручили сына такому… извергу? То, что ему пришлось страдать и вытерпеть от этого животного, – такое простить нельзя. Член семьи? Любящий дядюшка? Таво будет там хорошо? Как много лжи! Ложь оказалась их проклятием. Все они заплатили за то, что с ним сделали.

Таво безучастно рассматривал дело своих рук, вспоминая подробности возвращения домой. Их лица, когда он появился у двери, – искаженные смешанным чувством изумления и страха. Их попытки спасти друг друга – такие жалкие и безнадежные. Их крики, когда они умоляли его остановиться и подумать, что он делает. Слабые подергивания рук и ног, когда их голоса уже смолкли, а жизнь постепенно вытекала из их тел.

Их последний отчаянный вздох.

Мужчина и женщина, которые называли себя его родителями, но никогда ими не были. Ни в чем, что имело значение. Не такими родителями, которые помогли бы ему бежать или, по крайней мере, справиться с демонами, мучившими его каждый день, сколько он себя помнил.

Таво оживил в памяти их попытки одержать над ним верх. Мужчина напал на него. Пошел на него с ножом, уже ближе к концу, изо всех сил пытаясь дотянуться до сына, хотя был настолько разбит, что мог только подергиваться, подобно марионетке с разорванными нитями. Бросился на него, как будто действительно верил, что сумеет навредить ему своим смехотворным ножичком. Его попытки были жалкими и безнадежными, и в этот самый миг Таво решил довести начатое до конца. Он сжег мужчину заживо – его переполняла такая сила, что это оказалось возможным. И пока мужчина и женщина молили Таво о пощаде, он изуродовал мужчину до неузнаваемости, а затем переключился на женщину.

Ее участь оказалась еще страшнее, но ведь именно она должна была всегда защищать сына.

Ну, хорошего понемножку. Их жизнь закончилась – так и должно быть. У них была возможность хотя бы попытаться помочь ему, понять, через что он прошел, найти способ все исправить. Но демонстрация его дара напугала их и лишила сил.

Только она могла бы помочь. В конце концов, у нее тоже был дар. Она применяла его, понимала его и знала, как им управлять. Она даже какое-то время пыталась помочь ему: занималась с ним, учила справляться с даром, контролировать свою силу, когда темная тень окутывала его, похищала разум и доводила до безумия. Чудо, что в результате он остался цел и невредим. Чудо, что безумие, почти ежедневно угрожавшее овладеть им, потерпело крах. Такое безумие постепенно подчиняло себе других, но только не его, Таво.

Он нахмурился: в его рассуждения закралась какая-то ошибка. Но какая – он никак не мог понять. Она бы поняла, если бы удосужилась остаться с ним, а не сбежала. Его сестра, его спасательный круг.

На мгновение на глаза у него навернулись слезы ярости. Ее предательство стало анафемой. Такое нельзя забыть. Или простить. Несмотря на все уверения, что она хочет помочь ему, Тарша в результате все равно бросила его, как и родители. Как и все, кто мог изменить ситуацию. Теперь он плывет по течению, скованный своим так называемым даром. Только это не дар, а проклятие, и он ничего не может сделать, кроме как принять свою судьбу и заново научиться жить.

Он повернулся к двери и вышел наружу. Его жизнь здесь закончилась. Все члены его семьи мертвы, кроме одного. Чтобы открыть чистый лист и успокоить свой разум, надо немного отдохнуть от мучений и обрести покой, в котором так отчаянно нуждался его мир. А еще он должен покончить и с ней тоже. Он должен найти ее, вступить с ней в бой и уничтожить ее.