словами. Или, по крайней мере, как позже рассказывала мне Оливия, – сама Джен так ни в чем подобном и не призналась.

– Один раз, по-моему. Где-то в прошлом году, – неопределенно отвечает она. Я рад, что Джен не солгала – у меня такое чувство, что они, возможно, уже вооружены этим фактом.

– Но не в последнее время? Вы в этом уверены?

Наступает долгая пауза, пока Джен делает вид, будто тщательно обдумывает ответ.

– Вряд ли. Иногда я прохожу мимо ее дома по дороге в начальную школу – наши дети, Элла и…

– …Элфи – да, мы в курсе, что ваши дети учатся в Колтон-Кум.

Тупо разеваю рот, застигнутый врасплох. Во-первых, они, похоже, неплохо подготовились – полиция, естественно, не изучала подноготную каждого жителя этой чертовой деревни. Так почему же нашу? А во‐вторых, Джен сказала, что проходит мимо с детьми по дороге в школу. Я даже не помню, когда они в последний раз ходили пешком – она всегда возит их на машине, потому что иначе не добиралась бы на работу вовремя.

– Хорошо, спасибо за сотрудничество. Кто-нибудь из опергруппы еще свяжется с вами.

Опять-таки я почти уверен – это не то, что говорят абсолютно всем.

Они что-то знают.

* * *

Джен направляется обратно в гостиную, а я закрываю за полицейскими дверь и прислоняюсь к ней головой, пытаясь собраться с мыслями. Я подтвердил слова Джен, когда она сказала, что провела в постели всю ночь, но знаю, что это не совсем так. Я нашел ее измазанную уличной грязью пижаму. У нее была очередная отключка, и она явно выходила из дома. Ее обручальное кольцо обнаружилось на полу. И вот теперь, когда полиция напрямую спрашивает, не выходила ли она куда-нибудь в вечер похищения Оливии и бывала ли когда-нибудь в доме Оливии, начинают звенеть тревожные звоночки. Все это указывает на неприятности.

И что же Джен собиралась мне сказать? Наверняка что-то серьезное: это ясно хотя бы потому, что она выпила пару бокалов, прежде чем перейти к сути дела – а значит, ничего хорошего сообщить мне не собиралась. Она боялась предстоящего разговора.

– Ты вообще как, идешь уже? – зовет Джен.

Я не хочу. Если я смогу отложить этот разговор как можно надольше – а лучше всего навсегда, – то сумею и дальше прятать факты где-то в самой глубине головы, а не встречать их лицом к лицу. Люди, которые знают меня, часто отмечают мою редкостную невозмутимость, хотя, по правде говоря, это обычная трусость. Уклонение от любых проблем всегда работало в мою пользу – в этом деле я мастер. Зачем раскачивать лодку?

Но именно этот образ мышления и привел нас сюда. А точнее, заставил меня усомниться в моей собственной жене. Если б я некоторое время назад посмотрел в глаза фактам, припер бы ее к стенке касательно определенных событий, у меня имелось бы четкое представление о том, кто она такая. Но нет. Я не стал задавать вопросы о том, что обязательно требовалось прояснить – почему она покинула свой родной город и никогда не возвращалась, почему никогда не навещала своих родителей, почему у нее такие жуткие ночные кошмары… я вообще никак не противостоял ей, потому что было проще не делать этого.

Но я никак не могу уклониться от событий, разворачивающихся прямо сейчас. При том, на что намекала полиция, и учитывая ее провалы в памяти, я просто умножаю два на два, и результат получается катастрофическим. На меня наваливается прошлогоднее воспоминание: Джен, стоящая в саду Оливии в одной пижаме с камнем руке и заглядывающая в окно. Крепко зажмуриваюсь, чтобы выдавить из себя этот образ. А ведь есть еще и новое изуродованное животное, которое я нашел в мусорном баке. Почему Джен не упомянула об этом? Испытывая отвращение к этой находке, я просто закопал ее под каким-то мусором и стал ждать, когда она расскажет мне, как и почему это там оказалось. Ничего. Ни словечка. Джен вела себя более чем странно, и теперь я думаю, это потому, что она боится того, чем занималась во время своих отключек.

Моя жена похитила Оливию?

Это вопрос, который больше нельзя откладывать в долгий ящик. Я должен встретить его лицом к лицу, все расставить по местам. Главное для меня – защитить свою семью. Но означает ли это сохранить нас обоих как единое целое, даже если я подозреваю свою собственную жену в причинении вреда другому человеку, – или это означает защитить от нее моих детей?

Джен опять зовет меня по имени, а потом появляется рядом со мной. Кладет мне руку на плечо, но я не оборачиваюсь.

– Марк, ты в порядке?

– Вообще-то не совсем.

Она прислоняется к моей спине, ее такое знакомое тепло приносит некоторый покой. Ее руки обхватывают меня за пояс, и она сцепляет их у меня на животе. Опускаю руку, накрывая ее пальцы своей ладонью. Я люблю ее всем своим сердцем. Ну как я могу думать, что эта добрая, любящая женщина способна на такое подлое преступление? Грязная одежда и странное поведение не делают ее преступницей. Подозревать женщину, с которой я прожил одиннадцать лет, мать моих детей, – это уж слишком. Каким человеком это делает меня самого, если я способен даже просто помыслить такое?

* * *

Лежу на спине рядом с ней, зная, что она тоже не спит, потому что дыхание у нее неровное. Однако мы оба молчим. Вероятно, каждый из нас обдумывает недавние события. Стараюсь думать о доказательствах как можно более объективно, исключив из своего анализа любые эмоции. Что у меня есть, так это история прошлых отключек Джен и ее поведения во время них – и той конкретной отключки, которая произошла в ночь похищения Оливии. Реакция Джен на Оливию после раскрытия «романа», как, несмотря на все мои возражения, она упорно это называет, проявилась в виде гнева и, что более важно, желания сцепиться с Оливией – что она и сделала. Помимо ночных блужданий, Джен как-то ворвалась в дом Оливии средь бела дня, обвиняя ее в том, что та – разлучница и шлюха. Помню, как тогда был буквально потрясен уровнем ее агрессии, какого больше не видел ни до, ни после.

Кроме того, есть уделанная уличной грязью одежда, которую я нашел в бельевой корзине, и ее несколько эксцентричное поведение. Большая часть этого вполне поддается объяснению. Честно говоря, если б не та отключка, мне и в голову не пришло бы, что Джен каким-то образом замешана в этом деле. И