значит, что вы — Кай, Егор Георгиевич и Муза Павловна — были для него больше чем семья и дурацкие обеты. И уж точно, это хороший повод нам сходить на оглашение завещания. Ведь мы не знаем заранее… а вдруг наследники согласятся нам помочь?

Её слова прозвучали убедительно. Она по своему обыкновению бесстрашно и чётко ответила на вопрос, который не давал покоя каждому из них. И речь не шла о любопытстве, отнюдь.

Дед и Муза очень любили Каргера. Он был им родным, таким же, какими за многие годы они стали друг другу. Им было очень нелегко смириться с открывшейся двойственностью его личности.

Муза Каргера защищала. Дед отмалчивался, но всем было заметно, что его терзали разочарование и печаль. Дед Егор был подавлен. Тихие поминки, устроенные им в память о том Каргере, которого он знал сорок лет, не могли помочь избавиться от этой боли. Кай замечал, как дед незаметно смахивал с ресниц невидимые слёзы. Дед вздыхал, качал головой, вечерами опрокидывал очередную рюмку водки и только приговаривал почти беззвучно: «Эх, Костик, Костик…»

Из этого состояния его вывела Муза Павловна:

— Вот что я вам скажу, Егор Георгиевич. Мы не в том возрасте, чтобы одним махом вычёркивать друзей. От Константина Михайловича мы с вами никакого зла не знали. Он спас нашего Кая. Мы не знаем его мотивов, нам не известна его миссия. И надо ли? Я, в любом случае, не готова менять память о дружбе на подозрения. И вам этого сделать не позволю.

Она просто погладила его по голове, а он благодарно сжал её руку.

В тот вечер все разошлись спать в тягостном настроении, но дачное солнечное утро развеяло остатки скорби, и всё пошло своим чередом.

* * *

Их дачные размеренные дни время от времени перемежались обсуждением строк Пути. Утро, как правило, могло начинаться вопросом в духе сегодняшнего:

— Интересно… кто же «пойдёт против отца»? — со странным раздражением спросила Тори, держа в руке лист с записями.

— Да, вот кто же..? — тихим эхом вторила Карна.

Кай пожал плечами, отвечая:

— У нас на всю компанию в лучшем случае один отец наскребётся. Думаю, мы заметим.

— Или нет, — закончила разговор Муза, помещая на середину стола блюдо с цветаевским пирогом.

Познавая характеры друзей, Кай всё больше думал над ролями участников Пути:

Закланник

Вор

Оракул

Берегиня

Нежданный друг

Нежданный враг

Мистик.

Он пытался вписать в открытые строки имена своих друзей. Отчего-то Хтоник определил именно такие роли.

На сегодня картина была неясна. Их пока что шестеро: он сам, Тори, дед Егор с Музой, Карна и Мистика.

Подумав, он распределил роли так:

Закланник — Я

Вор —???

Оракул —???

Берегиня — Муза

Нежданный друг — История? Карна?

Нежданный враг — опять же Карна?

Мистик — Мистика.

Пока что лишь три позиции были железно заняты. В них у Кая сомнений не было. Он никогда бы не присвоил роль «Берегини» кому-то кроме Музы, воспитавшей его вместо матери. Или Мистика, чьё имя и появление в истории говорило само за себя. Дальше уверенность таяла.

Если деду вернули молодость, значит ему есть место в списке. Тогда кто он? «Вор» или «Оракул»? Всё же дед не пророчил и ничего туманного не изрекал. Никем из «нежданных» он быть не мог. Назови Кай его «Вором», дед, наверное, обиделся бы на всю оставшуюся жизнь.

Выходило так, что деду на сегодня места не было… Так же и с девочками. Был же ещё старый часовщик… а вдруг он «Оракул»?

С ними он пока что эти роли не обсуждал. Неудобно задавать вопрос в духе «не вор ли ты по духу?».

Но в участниках, вероятно, и был ключ к исполнению Пути. Ведь если нужен Вор, рассуждал он, то где-то есть и замок, который придётся вскрыть. Или тайник без спросу опустошить.

Велес и говорил Каргеру о ясных и неясных в Пути заданиях, все их нужно заметить, понять, угадать. И потом откроется смысл того сумбурного потока слов, записанных на бумаге.

Пока получалось не очень.

* * *

Оставшееся время, проведённое в Белозоревке, запомнилось счастливым временем веселья и ничегонеделания. Радостей глобального масштаба ждать не приходилось, но как-то всё разрядилось.

Он без натуги засел за учебники — до пересдачи экзамена по Истории КПСС оставалось меньше четырёх недель. Муза Павловна хлопотала по хозяйству, Тори проводила время, загорая на лужайке перед домом. Мистика кружила в небе, а дед Егор с Карной отлично поладили за удочками на берегу Зорянки, благо это занятие приветствовало тишину и не располагало к болтовне. Именно это отвечало настроениям обеих сторон.

…

Мало по малу и дед приходил в себя. Он перестал пить, но… начал спать. В том смысле, что обычно дед вставал по армейскому расписанию, и это означало для него и окружающих наполненное книгами и пересыпанное шутками утреннее бодрствование. Сейчас он так же обложился книгами, но выходил из своей спальни не раньше часу дня, вид имел заспанный, недовольный и озабоченный. Причиной тому была не скорбь, и это уже радовало, но что-то другое, и это беспокоило.

…

В один из таких дней ни свет ни заря Кай приоткрыл левый глаз. Тихо покачивалась ситцевая занавеска, изредка посвистывала какая-то ранняя птичка. Белёсая полоска неба подрагивала в далёких предрассветных солнечных тонах, но вообще утро ещё не наступило.

Вот он, главный недостаток жизни в деревне — удобства на улице. Будильник показывал… Не-е-ет… лучше не знать.

Сбивая голыми пятками капли росы с вьюнка, затянувшего тропку, Кай ёжась добежал до деревянной скрипучей двери. Покосившееся строение, возведённое в дальнем конце длинного огорода каким-то предком Музы, поскрипывало несмазанными дверными петлями.

Потянув за щеколду, он вдруг почувствовал, что в эту минуту здесь не один.

Он оглянулся.

Так и есть. Посреди огорода в позе медитирующего японского воина на перевёрнутом ведре сидел дед.

Он не шевелился. Рука его покоилась на черенке воткнутой перед ним лопаты. Дед смотрел прямо перед собой, и даже глаз на него не скосил.

Это было странно. В обычное время Кай окликнул бы его, но сон тянул назад, в тёплое забытьё, а нужда толкала в спину вперёд. И было не до раздумий.

Кай шагнул в деревянное строение.

Всяко бывает. Гуляет человек в четыре утра… ну дышит свежим воздухом.

…

Кай вышел.

Дед всё также сидел в пол-оборота. Вид его был примечателен ещё тем, что на ногах были огромные болотные сапоги, на голове шляпа-афганка, из остального