городском парке.

Он взял грабли и пару раз протянул их по дорожке. Стало не на много лучше. Он отбросил грабли и повис на калитке, разглядывая холм вдалеке. Ему удалось убить минут пять, злость на деда не проходила. Он вышел за забор, высматривая в кронах деревьев Мистику и думая, что было бы здорово её покормить. Она, наверное, устала — столько километров в полёте.

Он пару раз свистнул. Потом пощёлкал пальцами — этот знак Мистика среди многих распознавала безошибочно. Но Мистика не отзывалась.

Душа требовала действия, немедленного. Он спустился к речушке, побросал камушки, понаблюдал за жабами и сдался. Убить удалось не больше получаса. Здесь время тянулось даже ещё хуже, в разы медленнее.

Не гулять же ему всю ночь.

Вот почему, почему, стоит ему на шажок приблизиться к разгадке, что-то ему непременно мешает? Почему так? Вот с чего это вдруг дед распился?

Кай вернулся в дом. Дед совсем размяк.

— Проклятый я… Проклятый. Всех потерял. Всех, — плакал он, обняв руками голову. — Где жена? Где дети? Теперь и ты, Каргер.

Муза присела рядом, дед нетвёрдой рукой налил ей в стопку, плеснув мимо. По салфетке расплывалось пятно, воздух наполнялся водочными парами.

Кай скрипел зубами, но молчал. Дед заел водку огурцом и снова налил, в этот раз не предлагая Музе. Она промокнула лужицу на столе и подсунула ему сухое полотенце.

Становилось ясно, что никакой поездки сегодня не получится. Снаружи полным ходом темнело. Дед хмелел всё больше, и речь его становилась путанной и невнятной.

— Я виноват. Костик. Я… — вздыхал дед. — Ушли все, одна за одной. И ты тоже. Ушли. Из-за меня.

Муза молчала.

Кай раздражённо подумал, что самое время ей начать утешать горемыку, как в плохих драмах, убеждать, что нет его вины в том, что люди умирают. Но Муза отчего-то молчала.

Почему, кстати, она молчала?

Кай незаметно посмотрел на Музу.

Почему дед так себя винит? Дед Егор, так подумать, был записной молчун. Про дочку свою, то есть про маму Кая и так ясно, скоро двадцать лет уже как ни слова не вымолвил. Но не только о них. Дед Егор почти никогда не рассказывал ему про бабушку. Где она умерла и отчего? На могилу к ней ездили, но времени там проводили совсем немного. Дед оставлял несколько цветков, разыскивал смотрителя и платил ему за следующий год присмотра за оградкой.

Вообще всё это и без Велеса было подозрительно. Очень надоело. И очень злило.

Неужели дед не понимает? Да, не понимает со своим молчаньем. Ведь медвежеголовое чудовище не из него собиралось выкачать весь Свет, хоть Карна и не видит в этом ничего плохого. Не его касался Путь. НЕ ЕГО.

Внутри Кая порвалась какая-то пружина, которая все эти дни удерживала его от взрыва.

— Может ты забыл, что католиков поминают на седьмой день? Твоя рюмка водки ему совершенно безразлична и тебе тоже не поможет…

Лицо деда побелело. Кай замер на полуслове. Он почти сразу пожалел о сказанном, но было поздно.

Муза Павловна очень спокойно проговорила:

— Смерть ещё не ушла, а ты уже оборвал нить.

Кай вздрогнул.

Откуда Муза могла… он ведь никогда никому?..

…

Он действительно видел, как смерть обрывает нить.

Когда-то в детстве, ещё первоклашкой он почувствовал, как смерть забирает чужую душу. Тогда про душу он ещё ничего не знал и о смерти не думал. Просто запомнил.

С лучшим другом Славкой они подходили к школе, и Кай, запутавшись в шнурках, сбросил ранец и немного отстал. Вот и всё. Быстро затолкав шнурки в носок, он разогнулся и увидел, как тело Славки мячиком взлетело над капотом чьей-то машины. Потом был хлопок и хруст. Славкин ботинок и синий костюмчик лежали на асфальте. Внутри под синей тканью угадывалось что-то похожее на куклу. В этот момент Кая будто дёрнуло за нитку из-под рёбер. Ощутимо потянуло. Его затошнило. В глазах поплыло и закружилась голова. Кай сам почувствовал себя куклой на верёвочке.

Он так и остался стоять на тротуаре. Вокруг случилась невыносимая тишина и время словно сгустилось. Люди беззвучно и очень медленно кинулись к костюмчику на асфальте. Кая тошнило. Приехала скорая. Милиция. Дед. Тишина давила на уши. Невидимая нить тянула и будто выворачивала его желудок. Тогда он не имел представления и о желудке, но потом она, нитка, всё же лопнула.

Он навсегда запомнил это чувство в своём теле. Славка показал ему язык, помахал рукой и больше не возвращался.

Кай повзрослел, но так и не смог избавиться от этой убеждённости. Он и Славка, и все его близкие — это соединённые нитями куклы, соединённые общей ниткой в какой-то точке под рёбрами. А нить — ведёт куда-то далеко вверх. И без неё кончается жизнь.

Вот сейчас Муза сказала о том же. Нить Каргера перерезана? Перерезана им самим? Смерть ушла или нет? Или может нож был в руках Кая?

Это было невыносимо.

…

Кай вскочил из-за стола, сгрёб брелок с ключами от машины и кинулся из дома, грохнув с досады калиткой. Через несколько секунд двигатель машины взревел, и он уехал. От радужного настроения не осталось и следа, внутри всё клокотало.

* * *

«Не хотите — не надо, — билось в висках, — я сам со всем разберусь. Сам. В конце концов, это мой Путь. Вас никто не заставляет!»

Кровь шумела у него в ушах, пальцы на руле дрожали. Дорогу к дому Каргера он знал хорошо. Ключи от дома обычно хранились под оконным отливом. Мысль о том, что он совершенно не представляет, как найти ключ от оружейного сейфа, ведь именно там он заметил символ золотой лестницы, его несколько охладила. Но…

Что если он прав, что если в доме Каргера найдутся какие-нибудь дневники, схемы, или даже, чем чёрт не шутит, адресованные ему указания? Нет, он не надеялся найти там пошаговое руководство к действию, но чувствовал, что он в пяти минутах от прорыва.

С десяток ближайших домов уже по-дачному мирно дремали. Впереди белел домик Каргера. В отличие от соседних участков его дом, огороженный ярко-синим низким штакетником, был полностью открыт чужим взорам.

Дачный посёлок Каргера планку, заданную белозоревскими нуворишами, не опустил. Заборы и засовы вдоль улицы такие, будто во дворы этих замков вот-вот внесут золотовалютный запас Гардаринии. Личность небогатого одинокого священника с его скромным жилищем всегда вызывала у белозоревских мирян необъяснимый нездоровый интерес. И ещё больший, и объяснимый у торгашей, мечтающих подтолкнуть старика к продаже участка.

Кай как-то предложил