до проволоки.

– Так доктор велел делать. Просунь под гипс и поводи там. А когда твоя нога чуть усохнет, будет легче, – заверил он.

Тим – возможно потому, что был и борцом, и астматиком – всегда чувствовал тело лучше, чем я.

Я удивился:

– Усохнет?

– Да. Говорит, что нога уменьшится, потому что ты ею не пользуешься.

Я засунул проволоку внутрь гипса и начал поворачивать туда-сюда. Она идеально справлялась с зудом.

– Ты хочешь вернуться? – спросил Тим.

Я задумался над этим вопросом и вытекающими из него обстоятельствами. Как же теперь пять раз в день подниматься и спускаться по трём лестничным пролётам в свою комнату? Может ли моё увечье спровоцировать дальнейшую агрессию со стороны турков, или они уже сделали со мной всё, что хотели? Я представил, как хромаю между зданиями, ковыляю вверх и вниз по холму к «Кафе де ла Роз», с трудом объясняя, что у меня сломана нога.

И всё же, даже имея такие вопросы без ответов, я уже знал, что не могу остаться дома. Перемены во мне были не видны, но стали перманентными. И то, что я скучал, катаясь на лыжах, лишь подтверждало, что новый язык, новые друзья из «Кафе де ла Роз» и даже опасность, исходившая от турков, приводили меня в такой восторг, который никогда не испытаешь дома.

После ужина папа сел рядом со мной.

– Джон, я купил подарок на прощание, – сообщил он. Поначалу я не был уверен, что он говорит серьёзно. Отец мог вручить мне что-нибудь из своей коллекции приколов: болтающиеся глазные яблоки Граучо Маркса[43] или подушку-пердушку. Но тут он достал из-под кресла какую-то штуковину без упаковки, с пружинами внутри, которую назвал тренажёром для мышц рук.

– Хочу, чтобы ты продолжал делать силовые упражнения, пусть и со сломанной ногой. Надеюсь, твои плечи станут сильнее благодаря костылям. Думаю, наступил подходящий момент, чтобы действительно укрепить себя, накачав мышцы рук и плечи.

Затем он наклонился ближе и негромко произнёс:

– Твоя мама ещё не знает, но я скоро приеду в Париж по делам и хочу, чтобы ты там встретился со мной. В школе тебе разрешат продлить выходные, не так ли?

– Они постоянно такое разрешают. Так что, думаю, да, – пожал я плечами.

– Хорошо, – заявил он. – Я напишу официальное письмо. Мы остановимся в “Georges Cinq” и прекрасно проведём время вместе. Можешь жить в отдельной комнате.

Я начал считать Европу «своей» и предпочитал, чтобы отец оставался на своём континенте. Даже если он не приедет в школу, Париж находится достаточно близко, чтобы его приезд казался нарушением границ. Может быть, на самом деле он и не приедет. И опять просто болтал попусту.

Когда пришло время лететь обратно, мама отвезла меня в аэропорт. Она казалась особенно нервной, рывками поворачивала руль, перестраиваясь из полосы в полосу в темноте. Она говорила не много, но давала мне понять, что ей есть что сказать.

– В последнее время с твоим отцом стало очень тяжело, – призналась она наконец. – Может быть, у него проблемы на работе, о которых он мне не говорит, но его что-то беспокоит. Он вечно меня трогает, лапает меня, когда я этого не хочу. Я прошу его прекратить, но он не слушает.

Она посмотрела на меня, ища поддержки. Раньше я бывал сострадательнее, но в тот раз я почувствовал в себе странную жёсткость, преграждавшую путь моей любви. В прошлом, инстинктивно, я всегда терпеливо слушал и сопереживал её проблемам, даже связанным с отцом. Но теперь та близость между нами была подорвана её собственными посягательствами на мои личные границы. Поэтому я посочувствовал ей крайне сдержанно, пассивно. Ну просто не мог посочувствовать через силу! Да и не хотел.

Мама наблюдала за мной краем глаза, и я предположил, что она пыталась запомнить, как я выглядел той ночью. Казалось, маму теперь пугало будущее: её, моё, наше.

А когда она обняла меня у выхода на посадку, то держала так долго, будто пыталась сохранить некие «части меня», ускользавшие от неё: время и место, знакомое положение, привычное спокойствие.

Глава 10

Оказавшись во дворе школы, покрытом гравием, я вспомнил, как в первый раз приехал туда со своими родителями. Было солнечно, и яркий свет подчёркивал очарование странных зданий с покатыми крышами. Меня, как и в первый раз, охватил восторг. Хотя другая часть меня насквозь пронизывалась воспоминаниями о тревожных событиях, произошедших за гранью добра и зла: чужие руки, сжимающие мои, и верёвка, завязанная у меня за спиной. Поднимаясь по ступенькам, я твёрдо знал, что теперь должен всеми силами избегать подобных происшествий.

Водитель такси отнёс синие твидовые сумки через три лестничных пролёта в мою комнату. Пыхтя позади меня, довёл меня до самого верха. Сидя на кровати, я провёл инвентаризацию оставленных вещей. Одежда всё ещё лежала в относительном порядке, в котором её разложила мама. На секунду я почувствовал пустоту в комнате: я уже успел соскучиться и по ней, и по дому. Но потом я огляделся вокруг и успокоился, увидев свою стереосистему, пластинки и книги, стоящие на полке.

В воскресенье вечером заглянул Серж и сразу же увидел гипс.

– Что с тобой случилось?

– Я катался на лыжах в Вермонте и сломал ногу. Схлопотал три месяца заключения в этом белом дворце, – ответил я, постукивая по гипсу. – А ты чем занимался?

– С семьёй ездил в наше шале в Кран-Монтане. И Андре со своей семьей тоже туда поехал. Получилось здорово, – похвастался он.

Прежде чем уйти, он научил меня говорить по-французски «гипс», «костыли» и «хромать». И всё-таки я его терпеть не мог, как и Андре с его самодовольными друзьями из Женевы, которые вели себя так, будто их жизнь и работа на отцов в их семейных частных банках уже заранее предрешены.

Приём в «Кафе де ла Роз» на следующий день выглядел более восторженным. Когда Аксель увидел, как я ковыляю к нему, то отломил кусок непальского чёрного гашиша и дал мне его бесплатно.

– Это тебе сейчас пригодится, – заявил он в своей забавной манере.

– Аксель, как мне найти другое жильё? Я больше не могу выносить ни турецких воинов, ни женевскую толпу. Прямо кучка наёмников на учениях!

– А почему же не говорил раньше? Я как раз знаю того, кто тебе нужен. Чокнутый грек.

Аксель вложил свои пухлые пальцы в полные щёки и засвистел на всю прокуренную комнату – так пронзительно, что все замерли, прервав игру в настольный футбол и пинбол. Он указал на маленького волосатого парня,