словами, не защитится его присутствием. Все упования на будущее исчезли в мгновение ока. Она задалась вопросом, прочла ли это по костям дама’тинг в конце его Ханну Паш.

А Касаад? Оказала ли она миру услугу, сохранив ему жизнь, или он станет еще большей обузой для Копья Пустыни? Прав ли Кашив? Неужели она не сумела отомстить за брата, как он того заслуживал?

Прошло время, звякнул полуденный колокольчик. Палата Теней звала, но Инэвера не встала. Она не пропустила ни дня работы с той секунды, как получила доступ, но правила не принуждали к посещению Палаты. Если ей захочется вырезать кости всю жизнь – ее право.

Наконец дверь Каземата отворилась, и вошла Кева. Остановилась на пороге.

– Довольно, девочка, ты отдала слезам должное. В Копье Пустыни слишком мало воды, чтобы лить ее день напролет. Найди свой центр. Тебя зовет Кеневах.

Инэвера глубоко вздохнула, потом еще раз, украдкой вытерла глаза рукавом. Поднялась на ноги и собралась, хотя в душе еще царил полный разлад.

Кеневах ждала в своем кабинете. От чайника шел пар, и Инэвера, повинуясь знаку, налила им обеим, после чего села напротив дамаджи’тинг.

– Ты не сказала, что твой брат служил Бадену, – проговорила старуха.

Инэвера беспомощно кивнула:

– Я думала, ты не позволишь мне видеть его ежегодно, если узнаешь.

Это равноценно признанию во лжи дамаджи’тинг, но Инэвера не нашла в себе сил подумать о последствиях.

– Скорее всего, я так бы и поступила, – буркнула Кеневах. – И может, благодаря этому он остался бы жив.

Инэвера взглянула, и она пожала плечами:

– Или нет. Кости многое говорят о будущем, но о прошлом молчат.

– «Прошлое ушло, и бессмысленно гнаться за ним», – процитировала Инэвера.

– Тогда почему ты проплакала целый день?

– Моя боль – могучий ветер, дамаджи’тинг. Под ветром гнется даже пальма, а распрямляется, лишь когда он проходит.

Кеневах подняла покрывало ровно настолько, чтобы сдуть пар с поверхности чая.

– Шарумы не гнутся.

Инэвера вскинула глаза:

– Что?

– Они не гнутся и не плачут, – повторила Кеневах. – Шарумы не могут позволить себе эту роскошь в Лабиринте, когда жизнь и смерть разделены на толщину волоска. Там, где мы склоняемся под ветром, шарумы принимают и игнорируют боль. Неподготовленным кажется, что результат одинаков, но это не так. Ураган может сломать даже самое гибкое дерево, существует предел и выносливости шарумов. Когда мука слишком сильна, они отдаются ее источнику в надежде умереть почетной смертью и без слова покорности.

– Кашив хотел такой смерти, – отозвалась Инэвера. – Они с братом были любовниками.

Кеневах пригубила чай.

– Шарумы запирают возлюбленных в Подземном городе, когда отправляются в Лабиринт. Пуш’тинги сражаются бок о бок друг с другом. Благодаря этому воюют умнее, но также острее переживают утрату. – Она посмотрела на Инэверу. – Но ты отказала ему в смерти. Как и отцу, хотя ее требовал Эведжах.

– Эведжах предоставил мне выбор, – возразила Инэвера, – и почему Кашива нужно избавить от тоски по Соли, а я останусь страдать?

Кеневах кивнула:

– В Красии стали слишком легко относиться к смерти. Частый, но незваный гость превратился в старого друга, которого встречают с распростертыми объятиями. Три века назад нас были миллионы, мы заполняли этот огромный город и все окрестности. Мы и тогда воевали между собой, но несколько жизней, отданных за украденные колодцы, были ничем для нас – многочисленных, как песчинки в пустыни. Сейчас же нас мало, как капель дождя, и важна каждая жизнь.

– Алагай… – начала Инэвера.

Кеневах пренебрежительно отмахнулась:

– Алагай уносят жизни, но кормит их наша глупость.

– Алагай’шарак, – уточнила Инэвера.

– Тысячелетия межплеменных усобиц не забываются с заходом солнца, что бы ни говорили андрах и шарум ка, – отозвалась Кеневах. – Они продажны, во всем отводят главную роль Каджи и всячески выбраковывают соперников. Шарум ка стар и по ночам сидит во дворце, оставляет Лабиринт без подобающего вождя, но мы все равно ночь за ночью гоним сильнейших мужей в мясорубку и теряем воинов быстрее, чем они рождаются. Дама’тинг делают все, дабы одарить младенцем каждую плодоносную утробу в Красии, но утроб не хватает, мужчин, настроенных на самоистребление, не догнать.

– Но как же быть? – спросила Инэвера.

Кеневах вздохнула:

– Я не знаю, можно ли что-нибудь сделать. Наше могущество имеет пределы. Вероятно, когда-нибудь ты унаследуешь мое покрывало лишь для того, чтобы засвидетельствовать конец нашего народа.

Инэвера покачала головой:

– Я не приму этого. Эверам нас испытывает. Он не позволит народу пасть.

– Он позволял это на протяжении трех столетий, – бросила Кеневах. – Эверам покровительствует не только сильным, но и хитрым. Возможно, он потерял терпение, видя одних глупцов.

Инэвера продолжала трудиться с хладнокровной точностью, но чем меньше оставалось работы, тем сильнее росло напряжение. Еще неделя – максимум, две, – и она подвергнется испытанию на право надеть покрывало. В четырнадцать лет. Станет самой молодой невестой за столетие.

В памяти возник образ Мелан с изделием, горящим на солнце. Ее крики. Запах горелого мяса и зловонный дым, разъедавший глаза. Даже сейчас, после многочисленных иссечений и, весьма вероятно, неоднократного применения Асави хора, кисть Мелан смахивала на лапу песчаного демона, оставалась обезображенной и в рубцах.

Не то же ли самое уготовано ей? Чутье подсказывало Инэвере, что нет, но даже пророчества Кеневах не давали гарантии.

Она проснулась от кошмарного сна. Сердце бешено колотилось. В Каземате было еще темно, но Инэвера угадала приближение утра и поняла, что больше не заснет. Она тихо соскользнула с койки, сходила по нужде, вынула из стопки свежее бидо и свила его так же резво, как одевается мужчина. Когда зажегся меточный свет, Инэвера была готова и быстро построила младших девушек на шарусак.

Раненых в шатре оказалось не много, и она уже собралась вернуться во дворец, когда прибыли два мальчика в бидо. Один оказался удивительно толст – Инэвера знала, что наставники едва не морили голодом най’шарумов; он поддерживал другого, ниже ростом и гораздо худее, сплошь жилы да кости. Этому на вид не больше десяти; его рука была сломана и выглядела плохо: из рваной раны торчал белый костный отломок, и по безвольно повисшей конечности струилась кровь. Бледное лицо в поту, но он не плакал и самостоятельно дошел до стола, возле которого ждала Кева, готовая вправить кость. Толстяк, едва она кивнула, поклонился и исчез.

Инэвера не раз помогала лечить переломы и знала, какие подать травы и инструменты. Она принесла щедро обмотанную тканью палочку, чтобы мальчик ее закусил. Тот посмотрел на нее стеклянными от боли глазами, и сердце Инэверы пропустило удар.

Она вложила палочку ему в рот:

– Даль’шарумы принимают