– Обработай и перевяжи ей руку, но без магии. Пусть носит знак своего провала, он будет напоминанием ей… – она повернулась, и ее взгляд упал на другую обрученную, – и остальным.

Все най’дама’тинг, кроме Инэверы, ахнули и попятились.

После краха Мелан Инэвера выкинула из головы дрязги най’дама’тинг и сосредоточилась на учебе. Она преуспевала, познавала травы и магию хора, давала уроки шарусака и постельных плясок, преподавала азы маленьким девочкам, которые приступали к подготовке в возрасте пяти лет.

В очередное солнцестояние она снова увидела Соли и подмигнула в ответ, он довольно сощурился. Воспоминание об этом она лелеяла полгода.

Через год Мелан изготовила три набора кубиков из слоновой кости и вернулась в Палату Теней. Кева искусно залечила ей руку, но кисть осталась искалеченной и потеряла былую ловкость. Мелан отрастила длинные острые ногти, чем придала ей сходство с когтистым отростком алагай. Най’дама’тинг приходили в ужас как от вида самой Мелан, так и от осознания риска, которому подвергались все, кто вожделел белое покрывало.

Но если прочие девушки страшились Мелан и ее клешни, Инэвера считала и то и другое пшиком – кучей верблюжьего навоза, которую она уже обогнула. Не отвлекаясь ни на что, она медленно и методично работала над костями. Тот факт, что она трудилась в кромешной тьме, просочился сквозь стены Палаты Теней и пошел гулять в массы; о ее работе шептались за едой и в коридорах. Прошел слух, что так не делала ни одна дама’тинг, даже Кеневах. Многие в этом узрели знак, что Инэвера и впрямь избрана Эверамом и должна сменить стареющую дамаджи’тинг.

Но разговоры – лишь ветер, Инэвера игнорировала их, блюдя свой центр. Труд в темноте пройдет впустую, если она станет самоуверенной, как некогда Мелан.

– Я обездолила его жен, – призналась однажды вечером дама’тинг Элан, когда Инэвера подавала ей чай.

В то самое утро Элан умыкнула красавца-кай’шарума, чтобы благословить себя дочерью.

От каждой дама’тинг ждали как минимум одной наследницы. Отцов тщательно отбирали – исходя из их ума и силы, выбор и время определялись костями. Когда дама’тинг находила мужчину, за ним посылали паланкин и доставляли в сокровенный дом наслаждений, который невесты держали за пределами священного дворца, куда не проникал ни один мужчина с целыми ядрами.

Дураков, способных отказать дама’тинг не было, к ним отправлялись даже пуш’тинги, ибо невесты, опытные в травах и постельных плясках, способны удовлетворить любую прихоть. Мужчины уходили от них выдоенными, шатаясь и без малейшего понимания, что зачали дочь, которую никогда не увидят.

Редкая невеста не злорадствовала на сей счет.

– Его дживах уже никогда его не насытят, – глумливо протянула Элан. – Он обречен мечтать обо мне до скончания дней и молить Эверама, чтобы я снова станцевала для него. А я могу, – подмигнула она. – У него твердое и выносливое копье.

Посредством таких излияний многие дама’тинг сблизились с Инэверой, они поверяли девушке свои секреты и старались сдружиться с нею. После фиаско Мелан она прослыла среди невест наследницей Кеневах. Одни, как Элан, старались произвести на нее впечатление. Другие норовили подмять ее под себя или предлагали дары, чреватые неминуемой расплатой.

Инэвера держала очи долу, а уши отверзнутыми и отвечала уклончиво. Интриги обрученных остались в прошлом, но хитросплетение козней в среде невест еще предстояло постичь, и свить бидо по сравнению с этим не труднее, чем заплести косу.

– Твои постельные пляски ценятся даже среди дама’тинг, – ответила она Элан.

«Невысоко», – добавила про себя, но центр оставался на месте, и дама’тинг не угадала ее истинных чувств.

– Он в жизни не увидит ничего подобного, – согласилась Элан.

Инэвера отвернулась, но только с тем чтобы наткнуться на холодный взгляд Асави, что смотрела на нее через комнату. Будучи на два года старше Мелан, Асави недавно приняла покрывало, и Инэвера держалась подле нее начеку, чтобы не дать повода оскорбиться. Асави и Мелан, разделенные дверями Каземата, уже не обнимались по ночам, но Мелан часто вызывали в новые покои Асави днем, и Инэвера не сомневалась в сохранности их постельной дружбы.

Однажды на рассвете, в пятый год обручения, Инэвера работала в шатре дама’тинг и услыхала знакомый возглас, что возвестил о прибытии отряда шарумов с ранеными.

– Пропусти меня, пуш’тингова мразь! Это мой сын!

Инэвера похолодела. Она узнала отцовский голос даже через десять лет разлуки.

Приподняла одеяние и, не выказывая ни капли выдержки дама’тинг, побежала в операционную, где обнаружилась знакомая толпа шарумов в одеждах без рукавов и с черными нагрудными пластинами. Лицо Кашива намокло от слез, он повернулся к Касааду. За обоими стояли воины. Глаза Касаада налились кровью, он пошатывался, – видимо, еще не выветрился кузи, которым распалял себя в Лабиринте.

Помощь оказывали нескольким воинам, но Инэвера увидела лишь одного и с криком бросилась к Соли. Прекрасное лицо брата было в грязи и поту, глаза блестели, кожа побледнела. Коготь алагай распорол ему могучий правый бицепс, почти отхватил руку. Жгут наложили под самым плечом, ткань пропиталась кровью, и Инэвера подумала, что еще больше ею залиты пол Лабиринта и дорога к шатру.

Она обручена с Эверамом и не имела ни имени, ни семьи, но сейчас ей было наплевать. Она осторожно повернула голову брата лицом к себе.

– Соли, – прошептала, отводя его взмокшие волосы. – Я здесь. Я присмотрю за тобой и помогу. Клянусь.

В его взоре возникла тень узнавания. Соли попытался рассмеяться, но вышел только кашель, запятнавший губы кровью. Голос превратился во влажный хрип.

– Это я должен присматривать за тобой, сестренка, а не наоборот.

– Уже нет, брат, – шепнула Инэвера, к глазам подступили слезы.

– Нам не спасти его руку, – послышался голос Кевы. – Ни травами, ни хора. Ее придется ампутировать.

Если она озаботилась несдержанностью Инэверы, то виду не подала.

– Нет! – заорал Касаад. – Хватит того, что Эверам проклял меня и сделал из сына пуш’тинга, – он не превратится вдобавок в калеку! Отправь его в одинокий путь и помолись, чтобы Эверам простил ему пустой расход семени!

Кашив испустил страдальческий вопль, бросился на Касаада и без труда повалил на пол, свирепо прижал голову к полу Друзья Касаада захотели вмешаться, но воины Кашива заступили им путь.

– Соли ничего для тебя не значил! – выкрикнул Кашив. – А для меня значит все!

– Ты испортил его, пуш’тинг! – прорычал Касаад. – Настоящий шарум не станет влачить жалкое существование калеки!

Кева цокнула языком и покачала головой.

– Как будто их кто-то спрашивает. – Она оглушительно хлопнула. – Довольно! Вон отсюда, все! Я досчитаю до десяти, и каждый здоровый шарум, который останется в шатре, до захода