Павильон погрузился в абсолютную темноту. Впрочем, уже через минуту Ольшанский убедился в том, что ничего абсолютного не бывает. Скудные лучики света из коридора, пробившиеся через неплотно прикрытую дверь, позволили ему найти декорации, в которых стоял диван. Улегшись на него, Ефим остался один на один с бессонницей.

Всю ночь Ольшанский грезил о Гарбо. Бессонница перемещала в его мозгу мириады мыслей и неоформленных образов. Он видел дивное лицо Гарбо так ясно, что мог разглядеть огромные синие глаза, нежный рот с изогнутой, словно лук Купидона, верхней губой. Ее божественное тело тревожило и порождало желания.

«Мой разум видит реальность…»

«Девочка-служанка из Швеции, с лицом, которого с любовью коснулся творец…»

«Ее лицо очень обманчиво…»

Куцые, оборванные мысли к утру оформились в истину:

«Чтобы побыстрее увидеть ее, нужно заснуть».

Кто-то крикнул по-английски:

– Включай!

Ольшанский проснулся и сел на диване. В глаза ударил яркий свет, и тот же голос прокричал:

– Тишина! Снимаем! Мотор!

Почувствовав себя тараканом, на которого прицелились тапкой, Ефим скатился на пол и заполз за китайскую ширму. Оказавшись там, услышал характерный стрекот камер и понял, что идет съемка. Достал из жилетного кармана часы, взглянул на них и прошептал:

– Ну, я идиот…

Сказав эти слова, он каким-то животным инстинктом почувствовал, что за ширмой кроме него еще кто-то есть. Резко обернувшись, Ефим увидел обезьянку, одетую в камзол и серебристые шаровары. Она склонила голову набок и вдруг испуганно закричала.

– Стоп! – завопил тот же голос. – Черт бы вас всех побрал! Тишина! Кто за этим следит?!

Ефим Ольшанский в ужасе зажмурился, и, когда вновь открыл глаза, обезьянки за ширмой уже не было.

– Ловите ее! Ловите! – Послышались топот ног, чей-то хохот и вопли животного.

Ольшанский выглянул из-за ширмы и понял, что съемка велась в соседних декорациях, которые стояли бок о бок. Однако сбежать он не успел – на площадке появилась женщина-декоратор и стала выставлять на стол перед зеркалом цветные флаконы. На помощь ей пришел бутафор.

Вскоре вся площадка, где Ефим провел ночь, заполнилась какими-то людьми. Одни чистили ковер, другие расправляли тюль и переносили кадки с цветами. Наблюдая за ними сквозь щель из-за ширмы, Ефим с ужасом ждал, когда его обнаружат. Но его не замечали, все были заняты делом.

Это несколько успокоило его, и он решил как ни в чем не бывало выйти из-за ширмы и смешаться с толпой. Однако, по иронии судьбы, в этот момент к декорациям съехались камеры и включились софиты.

– Сцена сто двадцать пять, будуар Маргариты!

Откуда-то из темноты послышался голос помощника режиссера:

– Всем приготовиться. Где мисс Гарбо?!

Услышав шорох шелковых юбок, Ефим почувствовал, как угасает его сознание.

– Я готова… – произнес низкий чувственный голос.

– Тишина! Мотор! Начали!

Шлепнула хлопушка, раздались тяжелые мужские шаги.

– Вы? – спросил все тот же чувственный голос, который, без сомнения, принадлежал самой Грете Гарбо. – Что случилось? У вас тоже больной вид.

Мужской голос ответил:

– Не могу видеть ваши страдания.

– Пустяки… Устала немного.

– Вы убиваете себя.

– Даже если так, это заметно лишь вам. Ступайте лучше танцевать с хорошенькими девушками. – Она рассмеялась: – Идемте, я тоже выйду. Вы как ребенок.

Послышался шорох платья.

– У вас руки горят, – сказал мужчина.

– Полагаете, их можно остудить слезами?

– Маргарита, я ничего не значу для вас и даже не надеюсь. Но вам нужна забота. Позвольте мне заботиться о вас…

– Это вы от вина так расчувствовались, – проговорила Гарбо.

– По-вашему, все эти месяцы я был пьян, когда ходил под вашими окнами?

– Нет, навряд ли.

И вновь зашуршали шелковые юбки.

– Так вы готовы обо мне заботиться? Целыми днями?

– О да! С утра до ночи!

Гарбо хрипло рассмеялась:

– Не понимаю, на что вам такая обуза. Со мной трудно, у меня капризный характер.

Преодолев оцепенение, Ольшанский повернул голову и вдруг увидел ее… В белом платье с приколотой на груди камелией, Грета Гарбо сидела у туалетного столика. За ее спиной, в зеркале, отражался огонь камина.

– Вы мне очень дороги, – перед ней опустился на колени юный красавец.

Она встала и направилась к ширме. Сердце Ефима замерло.

– Что же мне теперь с вами делать… – Гарбо остановилась.

Красавец приблизился и стиснул руками ее плечи:

– Вас никто и никогда не любил, как я!

– Вполне возможно, но к чему это?

Молодой человек сделал попытку сорвать с ее губ поцелуй, но она отвернулась:

– Лучше вам уйти и больше не думать обо мне.

Он молча отстранился.

– Только без обид, – с улыбкой сказала Гарбо. – Посмейтесь над собой, как я смеюсь, и заходите время от времени, по-приятельски.

– Вы не верите в любовь, Маргарита?

Она села на диван, перевела взгляд на ширму, но, заметив Ефима, округлила глаза и дальше говорила так, словно обращалась к нему:

– Я не знаю, что это такое…

Ольшанского пробил пот, он уже не мог ни спрятаться, ни просто сдвинуться с места.

– Благодарю вас… – сказал юный красавец.

Гарбо перевела удивленный взгляд на партнера:

– За что?

– За то, что никого не любили.

Вернувшись к роли, она тихо рассмеялась:

– Простите…

– Смейтесь, смейтесь… Только это и может меня отрезвить, – обидчиво сказал молодой человек.

– Надеюсь, что вы все же искренни. – Положив голову на подлокотник дивана, Грета Гарбо перевела взгляд на Ефима. – Все равно жить осталось недолго. Отчего не помечтать?

Ефим тяжело сглотнул.

Партнер склонился над Гарбо, и она закинула голову назад едва ли не под прямым углом к позвоночнику.

В ту же минуту Ольшанский почувствовал, как дернулось его сердце и забилось в новом, прерывистом ритме. Он знал, что последует за этим движением головы, в своих фильмах Гарбо частенько использовала этот прием. Она взяла лицо партнера руками и стала целовать его так, как будто пила с его губ сладкий нектар.

Ефим опустил глаза и неосознанно отступил на полшага назад. Ткнувшись в ширму, почувствовал, как та покачнулась, и внутренне сжался. Ширма грохнулась на пол, и когда Ольшанский открыл глаза, то увидел лишь пыль, которая кружилась в потоке яркого света.