И даже теперь, три года спустя, я в этом не уверена.

Мы часто видимся. Со стороны мы кажемся такой же крепкой семьей, какой были когда-то, – без Сервы, но с Генри.

Но, разумеется, то, что видится со стороны, никогда не откроет того, что творится на самом деле. Это как спелое красное яблоко. Стоит разрезать его пополам, и внутри может оказаться что угодно. Полезная хрустящая мякоть… или гниль и черви.

Теперь Генри живет со мной постоянно. Я могу позволить себе оплачивать ему гувернантку. Ее зовут Карли. Втроем мы путешествуем по свету.

Желтые издания написали, что я усыновила своего племянника. Я не стала их поправлять. Я никогда не говорю о сыне публично. Я не позволяю его фотографировать. Оказаться на рекламных щитах и обложках журналов был мой выбор. Но Генри я оберегаю как могу, чтобы однажды сын сделал свой выбор сам – хочет ли он частной или публичной жизни.

А еще я боюсь…

Боюсь того, что может случиться, если Данте однажды увидит фото Генри.

Потому что, когда я разглядываю лицо сына, я вижу собственные черты… но я также вижу Данте.

Я украла у него сына.

И больше всего я боюсь, что однажды он может украсть его у меня.

Фотосессия подошла к концу. Хьюго аккуратно убрал питона обратно в ящик. Айвори качает головой, глядя на меня.

– Не обнимай меня после того, как трогала эту тварь, – говорит она.

Я ухмыляюсь.

– Но ты такая миленькая в этом свитере. Такая уютная, прямо создана для обнимашек…

– Даже не думай!

– Ну заднее сиденье машины ты хотя бы со мной разделишь?

– Да, – высокопарно произносит она. – Это вполне приемлемо.

Мы с Айвори дружим уже четыре года. В модельном бизнесе трудно поддерживать близкие отношения – мы слишком часто путешествуем. Но со временем ты все чаще пересекаешься с какими-то людьми, когда фотографы или рекламные агентства рекомендуют вас для работы.

Наверное, я единственная, кто знает, что настоящее имя Айвори – Дженнифер Паркер, и она вовсе не выросла во Франции, как любит говорить. На самом деле она из Канады – маленького городишка Миль-Иль в провинции Квебек.

Айвори говорит, что ей нужно поддерживать флер загадочности вокруг себя:

– Никому не было бы дела до Мэрилин Монро, оставь она имя Норма Джин.

Я понимаю потребность в секретах.

Я понимаю, что правда может быть такой болезненной, что куда легче жить в выдуманной реальности, в которой вопросы людей не ранят тебя, ведь они – часть истории. Очень просто рассказывать о себе, когда ничто из того, что ты говоришь, не является правдой.

Именно так я и даю интервью.

– Ваш любимый цвет?

– Красный.

– Ваше любимое блюдо?

– Паста.

– С кем бы вы хотели сходить на обед?

– С Крисом Эвансом, конечно.

Это все полная ерунда. Журналистам плевать на то, что я говорю. Как плевать и читателям глянцевых журналов. Супермодель Симона – это просто персонаж. Это «Тело». Никому нет дела до того, есть ли у меня мозги.

Мы с Айвори вместе возвращаемся в центр города. Я высаживаюсь у отеля «Ритц-Карлтон».

Лифт доставляет меня прямо в номер. Заслышав ключи в замке, Генри встречает меня при входе. Он хотел меня напугать, но у него не вышло, потому что я начала выискивать сына взглядом, как только открыла дверь.

– Приветик, – говорю я, обнимая его и прижимая к груди.

Генри чертовски высокий. Ему всего девять, а он уже мне по плечо. Мне приходится покупать ему одежду на 12–14 лет, и хоть она и болтается на талии, но длины брюк едва хватает, чтобы скрыть ноги.

– Я сегодня фотографировалась со змеей. Хочешь посмотреть? – Я показываю ему фото, которые сделала на телефон.

– Это темный тигровый питон! – говорит Генри. – Ты знала, что они могут расти до двадцати футов в длину?[31]

– К счастью, этот был не таким большим.

– А еще у них двое легких. У большинства змей всего одно.

Генри обожает читать. Он помнит все, что вычитал в книгах и увидел по телевизору. Мне пришлось урезать его время в Ютубе, потому что, ведомый любопытством, он мог последовать в любую кроличью нору – и о некоторых из них я бы не хотела, чтобы он узнавал даже через пять-шесть лет.

Теперь у Генри вытянулось лицо и вымахали конечности. Мне трудно узнать в нем того пухлого малыша, каким сын был когда-то. Но кое-что не изменилось – он по-прежнему добрый великан, отзывчивый, заботливый и внимательный к чувствам других.

– Чем займемся вечером? – спрашиваю я.

– Не знаю.

– Уроки все сделал?

– Да.

– Дай посмотреть.

Генри подводит меня к гостиничному столику, на котором разбросаны его учебники и тетради, и показывает главы, которые прочел с гувернанткой.

Иногда, если я понимаю, что мы задержимся где-то надолго, я записываю Генри в одну из международных школ, чтобы у него был опыт пребывания в классе и общения с друзьями – что-то, похожее на нормальную жизнь. Кажется, ему там по душе. Впрочем, ему по душе любое место, где мы бываем. Сын настолько легок на подъем, что порой я не уверена, действительно ли он всем доволен или просто не знает другой жизни.

У меня скопилась уже неплохая сумма. Достаточная, чтобы выйти из профессии или хотя бы сбавить обороты. Мы могли бы жить где угодно.

Вопрос только, где?

Кажется, будто я побывала в каждом городе на планете. И ни один из них не был домом.

С недавнего времени мои родители обосновались в Вашингтоне. После смерти Сервы отец занялся гуманитарной деятельностью. Он выступает посредником в какой-то крупной международной коалиции по борьбе с торговлей людьми. И прямо сейчас проводит информационную кампанию по всей стране.

Легок на помине.

Телефон вибрирует, и на экране высвечивается номер отца.

– Погоди, – говорю я Генри и отвечаю на звонок.

– Симона, – произносит отец, и его глубокий, ровный голос прорезает эфир между нами, будто он находится прямо в этой комнате. – Как прошли съемки?

– Хорошо. Думаю, они получили, что хотели, так что, наверное, это был последний съемочный день.

– Прекрасно. И что дальше по расписанию?

– Ну… – Мой желудок слегка сжимается. Даже спустя столько времени. – На следующей неделе я должна сниматься для «Баленсиаги».

– В Чикаго?

– Да, – отвечаю я после паузы.

– Мне сказала твоя помощница. Я рад это слышать, потому что мы с твоей матерью тоже будем там в это время.

– О, здорово, – слабым голосом отвечаю я.

Я уже умираю от