class="p1">Я могла бы остаться. Я осталась бы, будь я одна.

Но я больше не одна.

Я разворачиваюсь и бегу прочь.

Данте

Я не верю, что она действительно улетит.

Я думаю, она любит меня. Поэтому считаю, что она останется.

Но я не прав.

На следующее утро она улетает в Лондон.

И уже не возвращается.

Симона

Возможно, если бы той ночью я не была такой замерзшей и испуганной, я бы приняла иное решение.

Возможно, если бы мне не было так плохо в Лондоне…

Всю беременность у меня был гиперемезис. Меня тошнило по двадцать-тридцать раз за день. Я так похудела, что от меня остались одни кости. Врачи поставили мне капельницу, чтобы я не умерла от обезвоживания.

Во втором триместре меня госпитализировали.

Ребенок родился в середине третьего, на тридцать пятой неделе. Он был крошечный. Боже, какой же крошечный – всего 5 фунтов 2 унции[25]. Явившись на свет, он не заплакал. Он выглядел посиневшим и сморщенным. Едва живым.

Роды были кошмаром. Мне дали закись азота для обезболивания, но она не подействовала. У меня начались галлюцинации – мне казалось, что медсестры – демоны, которые пытаются разорвать меня на части, а врач – монстр в маске человека.

Мне казалось, что Данте приехал в больницу и теперь стоял в дверях, не сводя с меня взгляда. Я умоляла его простить меня за отъезд. За то, что не рассказала о ребенке. Но он не отвечал – лишь смотрел на меня холодным яростным взглядом.

Когда я пришла в себя после родов, я поняла, что лишь одно из моих видений было правдой – Данте не простит меня, если узнает. Никогда и ни за что.

Мои родители прилетели в больницу. Они не знали о моей беременности – я заставила Серву поклясться, что она не расскажет. Mama плакала и вопрошала, почему я хранила такой ужасный секрет. Tata хмурился и требовал ответа, знает ли Данте о том, что сделал со мной.

– Нет, – прошептала я, – я не говорила с ним. Он не знает.

Из-за того, что младенец был крошечным, и из-за проблем с дыханием, его поместили в инкубатор в отделении интенсивной терапии. Я почти не видела его и совсем не подержала на руках. Я знала лишь, что у него копна темных кудряшек и крохотное слабое тельце.

Мне продолжали давать лекарства, и я постоянно хотела спать. Когда я просыпалась, младенца не было рядом.

Проснувшись на третий день, я вижу перед собой родителей. В палате больше никого нет – ни медсестры, ни Сервы.

– Где ребенок? – спрашиваю я.

Mama переводит взгляд на отца. Ее лицо бледное и осунувшееся.

Родители одеты в костюмы – не парадные, но достаточно близко к тому, словно им предстоит посетить какое-то мероприятие. Или они на мероприятии прямо сейчас.

На их фоне я чувствую себя отвратительно – неумытая, непричесанная, в дешевой больничной сорочке.

Интересно, другие люди тоже чувствую себя недостойными на фоне своих родных?

– Мы должны обсудить, что ты планируешь делать, – говорит mama.

– Вы о чем? – спрашиваю я.

– О твоем будущем.

Раньше слово «будущее» отливало для меня яркими красками. Теперь оно звучит глухо и пугающе. Как длинная мрачная дорога в никуда.

Я молчу. Я не знаю, что сказать.

– Пришло время вернуть жизнь в обычное русло, – говорит tata. Его голос звучит размеренно, но на лице застыло суровое выражение. Он кажется не сердитым… но разочарованным. – Ты приняла слишком много неверных решений, Симона. Пора взяться за ум.

Я сглатываю, во рту пересохло.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот как мы поступим, – говорит отец. – Твоя сестра тайно усыновит ребенка, станет ему матерью и вырастит, как своего. Ты поступишь в Кэмбридж на зимний семестр, получишь образование и устроишься на работу. Ты никому не расскажешь о своей нелепой интрижке. Вся эта уродливая глава твоей жизни останется позади.

Я молча лежу на кушетке, пока на меня сыплются все эти безумные утверждения.

– Я хочу увидеть своего сына, – наконец говорю я.

– Этого не будет, – отвечает tata.

– Где он?

– Это не твоя забота.

– ГДЕ ОН? – кричу я.

– Он уже дома с Сервой, – отвечает mama, пытаясь меня успокоить. – О нем прекрасно заботятся. Ты знаешь, как чудесно твоя сестра ладит с детьми.

Это правда. Серва любит детей. Она практически вырастила меня.

Но от этого ничуть не легче. Я хочу увидеть своего малыша. Я хочу видеть его личико.

– Я не откажусь от него, – шиплю я отцу.

Он смотрит прямо на меня, наши взгляды встречаются. В его глазах читается гнев.

– Думаешь, ты можешь позаботиться о ребенке? – резко бросает tata. – У тебя нет ни цента личных денег. Как ты собираешься его прокормить? Где вы будете жить? Если ты хочешь спустить свою жизнь в унитаз, я не собираюсь это спонсировать. И какая из тебя выйдет мать? Ты сама еще ребенок. Посмотри на себя. Ты едва можешь подняться с постели.

Более мягко mama добавляет:

– Симона… Я знаю, что малыш тебе небезразличен. И он важнее твоих собственных эгоистичных желаний. Сейчас для тебя неподходящее время становиться матерью. Потом – да, но сейчас… ты еще не готова. Ему это будет не на пользу. И подумай о своей сестре…

– При чем здесь она?

– У Сервы не будет другого шанса стать матерью.

Впервые их слова по-настоящему задевают меня. Все, что я слышала до этого, было не более чем белый шум, к которому я не собиралась прислушиваться. Но эта фраза… ранит меня.

Mama смотрит на меня мягким взглядом голубых глаз.

– Она уже его любит, – говорит она.

– Ты должна дать ей это, – говорит tata. – Позволь ей вырастить этого ребенка. Позволь ей испытать это. У тебя впереди вся жизнь. У Сервы – нет. Это ее единственный шанс.

Они перепробовали разные аргументы, но этот действительно ударил по больному.

Возможно, я смогла бы выстоять против их угроз отречения или страха растить своего сына в одиночестве и бедности.

– Смотри, – говорит mama.

Она протягивает мне телефон.

На экране я вижу свою сестру. Она сидит в кресле-качалке с крошечным свертком на руках. Я не вижу лица малыша – он завернут в одеяло, на голове вязаная шапочка, а лицо повернуто к Серве.

Но я вижу лицо сестры.

Я вижу, с какой нежностью, любовью… и радостью она смотрит на моего