Добромир не знал, что вечером предыдущего дня парочка голубков (я и Эрвин) вдрызг разругалась, хотя со стороны могло показаться, что у нас романтичное свидание. Я заявила Эрвину, что не полечу. Мы поспорили, я предложила ему лететь на Горыныче. Вот тут Эрвин закусил удила. Одна версия следовала за другой, он не мог понять, почему я отказываюсь от гонки.

Договорился до того, что я беспокоюсь за чемпиона, чтобы не увести у него победу из-под носа и не расстроить бедного Добромирчика.

Изворачиваться, чтобы скрыть причину отказа, было невмоготу. Если Эрвин поначалу воспримет рассказ о сновидении серьёзно, всё равно начнёт доказывать, что это девичьи страхи. Ещё хуже, если мой сон Эрвин посчитает хитрой уловкой. Лучше молчать.

Сны в Верховии всегда предупреждали. Я просыпалась ночью, прокручивала в голове жуткие картинки, тряслась от страха, успокаивалась с утренними лучами солнца и забывала сновидения.

А потом… сон сбывался.

Верховия учила доверять знанию гораздо более могущественному, чем мой разум. Над ошибками следует работать, а не повторять снова и снова. Я хотела во всеоружии встретить новый день, новый вызов и новое недовольство Эрвина, которому без надобности знать, что у меня на душе.

— Не буду участвовать, не уговаривай, — отрезала я.

Над левадой кружились стайки мошек, в прохладном вечернем воздухе разливался запах трав, а мы смотрели друг на друга как два врага.

— Не полечу, — я упрямо качнула головой, — Горыныч твой.

Мне надоел бессмысленный спор, я развернулась и пошла прочь из левады, Эрвин дёрнулся вдогонку, сделал пару шагов и замер. Не побежал догонять. Похоже, ему тоже осточертело переливать из пустого в порожнее.

Пусть Эрвин считает меня упрямой дурой. Нам нужны деньги. Если отказываюсь я, значит, летит он. Постаралась успокоить дыхание. Вдох, выдох. Всё хорошо. Горыныч дракон Эрвина, на нём будет легче победить, чем на Ларе.

Стройная пирамида замыслов Вышнева разрушилась, примерно как в обед, когда я сделала вареники с творогом, и Эрвин радостно примчался, чтобы полакомиться. Съев первый вареник, он скривился, вареники оказались не сладкие. Я добавила в творог не сахар, как он любил, а соль, как мы всегда делали дома.

После утреннего обсуждения действий по безопасности в небе началась тренировка. Эрвин в шлеме Добромира бодро оседлал дракона, дал команду на взлёт. Будто только того дожидаясь, Горыныч ринулся в небо. Довольный всадник даже не помахал мне рукой. Я наблюдала за ними из левады.

Сейчас Эрвин покажет, кто тут крутой наездник. Из-под ладони я следила за полётом. Мне показалось, что в небе действия у Эрвина с Горынычем рассогласованы. Наездник направлял дракона в одну сторону, а тот желал в другую. Видимо, Эрвин осадил Горыныча, и они закрутились на месте. Горыныч не летел, а всячески сопротивлялся, неохотно и коряво выполняя указания гонщика. Тренировка шла по сценарию, которую можно было назвать «импровизации Горыныча».

Чем больше закипал Эрвин, тем меньше слушался серебристый маломерка. Похоже, свободная жизнь дракона вдалеке от людей повлияла на его характер. Дракон как будто специально тупил, норовя удрать из долины, хотя наездники заранее договорились не покидать пределов Муравки. Места в небе для тренировок здесь хватало.

Промаявшись с непослушным драконом около часа, Эрвин направил его в леваду. Я дожидалась их, не понимая, что происходит в небе. Эрвин был на взводе от неудачного полета, он, не глядя на меня, посадил на цепь непослушного Горыныча, отчего тот жалобно взревел. «Еще немного, и он возьмёт хлыст», — мелькнула мысль. Неужели дракон до такой степени вывел его, что Эрвин перестал контролировать себя.

— Это всё ты, — без предисловий он налетел на меня.

— Что я?

— Горыныч неуправляем. Ты ему нашептала? — Эрвин кипел от ярости.

— Горыныч — твой дракон, учись с ним ладить, — попытка ответить спокойно почти удалась, хотя в душе всё клокотало от злости. Эрвин вскинулся от моих слов, будто я залепила пощёчину.

— Ты давно не седлал его, он просто отвык, — я пошла на попятную, чтобы остудить эмоции, бурлившие через край.

— Когда он притащил Ларри без седла и уздечки, все сделал безупречно, даже на ночь приземлялся на гору, чтобы бедный Ларри, не испытывал перегрузки. А сейчас Горыныч просто издевается надо мной. Ты же видела. Он не слушает меня, — прошипел парень сквозь зубы, — и всё из-за тебя.

На площадку приземлился Гром, а Эрвин бросился прочь с левады, по пути сшибая полевые цветы, попадающие под ноги. Через пару минут ко мне подошёл Добромир.

— Странная сегодня тренировка. Дракон не слушался, норовил удрать. Я не мог их бросить. Не тренировка, а постоянный контроль. Над Муравкой защитного купола нет.

— А я при чём? — глотая слёзы, спросила я у Добромира. Неужели чемпион тоже обвинит меня? Клятва данная себе «не плакать» испарилась. Что за отношения, когда Эрвин шагу не может сделать, чтобы не предъявить претензии.

— Может мне поговорить с ним? — Добромир видел, как я расстроилась.

— Он не будет слушать. Ни тебя, ни меня, — я отвернулась от Добромира. — Всё к лучшему, — прошептала, смахивая слёзы, — помоги ему выиграть гонку. Эрвин получит деньги и заплатит кругляшам. Это, действительно, важно для меня. — Я не сказала про Зарха, только мысленно добавила, когда Зарх поможет мне вернуться домой, я навсегда забуду Верховию, чего бы это мне ни стоило.

— Сделаю, что смогу.

Я даже не предполагала, что полёты Эрвина сильно расстраивают Добромира. Тренировки Эрвина были похожи на укрощение строптивого необъезженного дракона. Лара и то вела себя адекватнее. Мало того, что Горыныч не слушался, теперь и команда разваливалась на глазах. Эрвин обвинял меня, я молча варилась в ответных обидах. Осторожные советы Добромира, похоже, только портили воздух, так Эрвин морщился и кривился от них. Напряжение накапливалось с каждым днём. Это был уже не разлад, а разлом.

При таком настрое лучше вовсе не тренироваться. Добромир многозначительно смотрел на меня, намекая, если Горыныч не хочет летать с Эрвином, почему я не возьмусь за дело? Все понимали, если Эрвин не справится с Горынычем, он не победит. Огненная змея не дается слабакам.

С каждым днем Горыныч становился всё больше неуправляем, огрызался на Эрвина, команды выполнял вполсилы или совсем никак, рвал цепь, на которую тот его посадил. А на днях Горыныч будто взбесился в небе. И только железная тонкая палка, которую Эрвин позаимствовал у Добромира прямо в полёте, привела дракона в чувство.

Ситуация становились невыносимой. Добромир на Громе уже не тренировался, а только маячил недалеко от Эрвина. Вмешиваться в тренировки чемпион не мог, потому что сам не понимал, как подступиться к Горынычу. Говорить с Эрвином — что лить масло в горящий костёр. От одного слова чемпиона могло полыхнуть последнее, что осталось в усадьбе, поэтому измученный от таких тренировок Добромир, предусмотрительно помалкивал.