Большую часть времени О. подобно другимобитателям этого дома, проводила в праздности. Причем это состояние было вполнеосознанным и даже поощрялось Анн-Мари. Правда, развлечения девушек особымразнообразием не отличались — поспать подольше, позагорать, лежа на лужайке,поиграть в карты, почитать, порисовать — вот, пожалуй, и все. Бывали дни, когдаони часами просто разговаривали друг с другом или молча сидели у ног Анн-Мари.Завтраки и обеды всегда проходили в одно и тоже время, впрочем, так же как иужины; тогда ставились на стол и зажигались толстые желтые свечи. Стол длячаепитий непременно накрывался в саду, и пожилые чопорные служанки прислуживалиюным обнаженным девам. Было в этом что-то волнующе странное. В конце ужинаАнн-Мари называла имя девушки, которой надлежало в эту ночь делить с нейпостель. Иногда она не меняла свой выбор несколько дней подряд. Никто издевушек ни разу не видел Анн-Мари раздетой; она лишь немного приподнимала своюбелую шелковую рубашку, и никогда не снимала ее. Обычно, она отпускала своюизбранницу на заре, проведя с ней несколько часов во взаимных ласках, и всиреневом полумраке нарождающегося дня засыпала, благостная и умиротворенная.Но ее ночные пристрастия и предпочтения никак не сказывались на выборе жертвыежедневной послеполуденной процедуры. Здесь все решал жребий. Каждый день в тричаса Анн-Мари выносила в сад — там под большим буком стоял круглый стол инесколько садовых кресел — коробку с жетонами. Девушки (О. не участвовала вэтом), закрыв глаза, тащили их. Ту, которой доставался жетон с самым маленькимномером, вели в музыкальный салон и привязывали к колоннам. Дальше она самаопределяла свою участь — Анн-Мари зажимала в руках два шарика: черный и белый,и девушка выбирала ее правую или левую руку. Если в руке оказывался черныйшарик, девушке полагалась плеть, если белый — то она освобождалась от этого.Бывало так, что несколько дней подряд какая-нибудь из девушек либо счастливоизбегала порки, либо наоборот принимала ее, как это произошло с маленькойИвонной. Жребий был неблагосклонен к ней, и четыре дня подряд она, растянутаямежду колоннами, билась под ударами плети и сквозь рыдания шептала имя своеговозлюбленного. Зеленые вены просвечивали сквозь натянутую кожу ее раскрытыхбедер, и над бритым лобком Ивонны, отмеченным сделанной Колетт татуировкой(голубые, украшенные орнаментом буквы — инициалы возлюбленного Ивонны), матовопоблескивало поставленное, наконец, железное кольцо.

— Но почему? — спросила ее О. — У тебя и такуже есть диск на колье.

— Наверное, с кольцом ему будет удобнеепривязывать меня.

У Ивонны были большие зеленые глаза, и каждыйраз, когда О. смотрела в них, она вспоминала Жаклин. Согласится ли она поехатьв Руаси? Если да, то тогда рано или поздно окажется здесь, в этом доме и будеттак же лежать, с поднятыми ногами, на красном войлоке помоста. «Нет, я не хочу,— говорила себе О., — они не заставят меня сделать это. Жаклин не должнаполучать плети и носить клеймо. Нет.»

Но в то же время… Вот уже дважды Анн-Мари вовремя порки Ивонны (пока только ее) останавливалась, протягивала ей, О.,веревочную плеть и приказывала бить распростертую на помосте девушку. О.решилась не сразу. Когда она ударила первый раз, рука ее дрожала. Ивонна слабовскрикнула. Но с каждым ее новым ударом, девушка кричала все сильнее и сильнее,и О. вдруг почувствовала, как ее охватывает острое, ни с чем не сравнимоеудовольствие. Она дико смеялась, обезумев от восторга и едва сдержала себя,чтобы не начать бить в полную силу. Какими сладостными и волнующими были длянее пот и стоны Ивонны, как приятно было вырывать их из нее. Потом она долгосидела около связанной девушки и нежно целовала ее. Ей казалось, что они чем-топохожи с Ивонной. И Анн-Мари, судя по ее отношению к ним, это тоже заметила.Заметив как-то, что рубцы на теле О., оставленные еще сэром Стивеном, зажили,она сказала ей:

— Я хотела бы пройтись по тебе плетью, и мнеочень жаль, что я не могу этого сделать. Но когда ты следующий раз появишьсяздесь… Во всяком случае, привязывать тебя и держать открытой, мне ничто немешает и сейчас.

И О. теперь ежедневно, после того как вмузыкальном салоне заканчивались воспитательные процедуры и очередную жертвуслепого жребия, обессиленную, снимали с помоста, должна была занимать ее местои оставаться в таком положении до ужина. И тогда она поняла, что Анн-Мари, действительнобыла права — ни о чем другом, кроме как о своем рабстве и его атрибутах, онадумать не могла. Ее поза и тяжесть колец (их было уже два), оттягивающих живот,— вот и все, что занимало ее.

Как-то вечером в музыкальном салоне еенавестили Клер и Колетт. Клер, подойдя к ней, взяла в руку кольца и перевернулаих. Обратная сторона диска была пока еще чистой.

— Тебя в Руаси Анн-Мари привезла? — спросилаона.

— Нет, — ответила О.

— А меня — она, два года назад. Послезавтра явозвращаюсь туда.

— Ты кому-нибудь принадлежишь, Клер? —спросила О.

— Клер принадлежит мне, — неожиданно раздалсяголос входящей в салон Анн-Мари. — О., твой хозяин приезжает завтра утром, и яхочу, чтобы эту ночь ты провела со мной.

x x x

Коротки летние ночи. К четырем часам уженачинает брезжить рассвет и последние звезды исчезают с небосвода. О. спала,свернувшись и поджав к груди ноги. Почувствовав у себя между бедер рукуАнн-Мари, она проснулась. Хозяйка хотела ласки. Ее блестевшие в полумракеглаза, ее черные с проседью волосы, короткие и немного вьющиеся, ее волевойподбородок, все это придавало ей вид этакого грозного господина, сеньора. О.поцеловала ее грудь, легко коснувшись губами отвердевших сосков, и провеларукой по нежной мякоти ее межножья. Анн-Мари целиком отдалась захватывающему еенаслаждению. О. понимала, что для этой многоопытной и знающей себе цену женщиныона всего лишь вещь, инструмент, нужный для извлечения сладострастия, но этонисколько не оскорбляло ее. О. с восторгом смотрела на помолодевшее лицоАнн-Мари, на ее широко раскрытые голубые глаза, на приоткрытый и жадноглотающий воздух рот. Потом она перебралась в ноги Анн-Мари, широко развела ихи, нагнувшись, лизнула языком твердый гребешок плоти, слегка выступающий изнабухших малых губ женщины. Анн-Мари застонала и, ухватив О. за волосы, сильнееприжала ее к себе. Примерно так же делала и Жаклин, когда О. ласкала ее. Но наэтом всякое сходство ее отношений с этими двумя женщинами заканчивалось. О. необладала Анн-Мари, потому как Анн-Мари не обладал никто. Анн-Мари хотелаудовольствия и получала его, нисколько не заботясь о чувствах тех, ктодоставлял его ей.

Но в эту ночь, с О., Анн-Мари была неожиданноласковой и нежной; она несколько раз поцеловала девушку и позволила ей ещеоколо часа полежать рядом с собой. Отсылая О., она сказала:

— У тебя есть еще несколько часов. Утром тебенаденут кольца, и их нельзя уже будет снять.