– Что надо сделать, чтобы людям, посаженным на огромные сроки по наркотическим статьям, после выхода было куда идти и что делать? Возможно ли это вообще – вернуть их в жизнь? Изменить отношение к тюрьме как к универсальному и сакральному способу решить все проблемы с человеком?

– Мне кажется, уже вся система правосудия такая, не про наркотики даже речь, а в принципе про эффективность наказания в виде лишения свободы, к которому я отношусь как к крайне неэффективному. Это карательный инструмент, он блага для общества не приносит, а просто увеличивает насилие. Понятно, что сейчас фактически единственный предлагаемый вариант для людей, которые преступают какие-то границы, – посадить. В обществе не создано никаких других эффективных инструментов по разрешению конфликтов, ничего иного не остается. Люди требуют кого-то посадить не из-за присущей им злобы, жестокости и ненависти, а потому, что они не знают, какие еще есть методы работы с правонарушителями, преступниками. В России не занимается этим никто. Есть же восстановительное правосудие, которое предполагает разрешение конфликта не путем наказания, а восстановлением прав, примирением, включением человека в общество. Если бы государство этим озаботилось, все было бы по-другому, но у нас даже в теории не разрабатываются такие подходы. С наркоманией это лучше всего видно, все призывают сажать и изолировать наркоманов. А кто-нибудь пробовал иначе воздействовать? Да, было принудительное лечение в советское время, но из-за закрытости информационного пространства никто даже не знал, как это влияет на людей. Исследователи, которые изучали этот опыт, говорят, что никому такое лечение не помогало вообще. Либо все обратно возвращались, либо их сажали за тунеядство. Но в России никто не смотрит на то, как можно обойтись без карательных мер, без принудительного лечения, без лишения свободы, хотя такой положительный опыт есть, например в Португалии. Проблема в неэффективности пенитенциарной системы, она много где неэффективна, но пусть она хотя бы не будет пыточной и калечащей.

– Когда, по-твоему, преследуемый уголовно уровень сбыта стал таким градированным: крупные дилеры отставлены в сторону, мелочь делает статистику? Вверху – кто-то неизвестный, кто продает большие партии, а внизу – вот эти сбытчики, получающие минимальные вознаграждения, не подготовленные ни к защите, ни к тому, что они могут сесть на колоссальный срок. Почему правоохранительные органы так спокойно это съели и занялись низкоуровневым сбытом, оставив в стороне работу по трансграничному и трансрегиональному наркотрафику?

– Понятно, когда это произошло. Это связано с информационными технологиями, с «уберизацией» наркоторговли. В России довольно давно контроль за распространением наркотиков ведется силовиками. По моему опыту, даже барыги по-прежнему работают на силовиков. И когда кого-то сажают, это оказывается просто переделом бизнеса между теми, кто его контролирует. Хотя это часть проблемы: наверное, есть трансграничный наркотрафик, который не завязан на силовиках. У полиции нет нужных навыков, технических средств, чтобы расследовать эти преступления на должном уровне, они не умеют этого делать. Была же идея создать специальную службу как раз для пресечения наркотрафика, но она занималась полным очковтирательством, самое масштабное дело – кондитерский мак. Тут две проблемы. Первая: законодательство позволяет отчитываться оперативникам по этим низкоуровневым преступлениям как по особо тяжким, это учетная статья; а вторая – недостаточная техническая подготовленность сотрудников и то, что никто не сосредотачивается на крупных игроках, никто не занимается подготовкой кадров. Министр МВД сказал недавно, что основные усилия МВД сосредотачиваются на противодействии наркотрафику, контрабанде наркотиков и высокоорганизованном наркотрафике. Но, если мы посмотрим на статистику, видно, что сократилось количество дел по контрабанде в крупном размере. Всего 130 дел за 2018 г., вообще никто не занимается расследованиями по контрабанде. Десятки тысяч дел по сбыту и хранению, а по контрабанде – 130. Хотя известно, что основной источник наркотиков находится не в России.

– Что нам везут и что производят в России?

– Производят синтетические: мефедрон, амфетамин. Из Китая идут, например, прекурсоры и всякая синтетика, из Европы поступают некоторые прекурсоры тоже, а Азия – это героин, опиаты.

– По каким признакам, читая уголовное дело, ты определяешь для себя, что тут явный подброс наркотиков?

– По уголовному делу, как правило, сложно сказать, если не проводить своего расследования, не выяснять, кто были понятые, как в реальности происходило задержание, изъятие. Важно, какую позицию занимал обвиняемый, проверялась ли его версия, или суд был с обвинительным уклоном. Когда же в уголовном деле ничего нет, кроме признания и особого порядка, то я общаюсь с людьми, могу составить мнение о том, полная ли здесь фальсификация или отдельные процессуальные нарушения. Но в делах по сбыту и провокации, и явные фальсификации видны очень часто. Не было ни оперативной работы, ни свидетелей, ни большого количества наркотиков, а из показаний человека явствует, что он был спровоцирован на сбыт закупщиком, которого самого задержали и под угрозами заставили сотрудничать и сдать кого угодно. Сразу видно, что это не про наркобизнес вообще история. Иногда может быть, конечно, субъективный взгляд, но я стараюсь от него избавляться.

– Суды снизили порог требований к доказательствам. С какой целью? Зачем потакать такой работе оперативных и следственных структур?

– Мне кажется, суд сам с этим вопросом не определился. Судьи не понимают, для чего им это нужно. Это скорее про то, что в России судебная власть не состоялась как власть, у которой есть собственные задачи, собственное видение ситуации. Как в советское время суды были частью правоохранительной системы, так все и осталось: обслуживание работы силовых структур. То есть вопрос, зачем судам снижение порога требований к доказательствам, и не стоит. А правоохранительной системе оно нужно для отчетности, для имитации бурной деятельности, это очевидно.

– Ты можешь сформулировать несколько правил для человека, которому подбрасывают наркотики?

– Здесь вопрос теории и вопрос практики. Теория заключается в том, что надо отказываться от признательных показаний, хотя человека будут к этому склонять сотрудники полиции. Во всех процессуальных документах надо указывать, что ему подбросили, если видел, как это сделали, указывать, как подбросили, кто подбросил. Люди часто понимают, что у них есть право отказываться от показаний, пока не прибудет защитник. Но когда они сталкиваются с реализацией этого права на практике, оказывается, что действительность-то совсем другая. Тебя будут держать двое суток, пока ты не начнешь говорить, все средства будут направлены на то, чтобы человек понял, что единственный выход – со всем согласиться, принять все условия оперативных сотрудников. Подготовить к этому очень трудно. Я сам не уверен, как в такой ситуации себя бы повел. Ведь оперативники и следователи запросто могут реализовать свои угрозы. Они могут сделать так, что если ты согласишься, то получишь хранение, если нет – получишь сбыт. Но и признание вины, и выполнение требований оперативников не страхует от дальнейшего произвола. Единственный совет – не верить оперативным сотрудникам.