Материалом проверки занялся следователь Радион Свирский, к слову, тот самый, кто много раз отказывал в возбуждении уголовного дела по фактам избиения Евгения Макарова, так как сомнений в показаниях сотрудников колонии не усматривал.

Следователь не сомневался в этом случае тоже и возбудил в отношении Курбонова уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного частью 2 статьи 306 УК (заведомо ложный донос о совершении тяжкого преступления). Дело было направлено в суд. Доказательства стандартные: показания сотрудников колонии, сотрудников медицинской части, осмотр медицинской карты Курбонова (телесных повреждений, конечно, не зафиксировано) и журнала учета применения физической силы и специальных средств (не применялось).

Такие дела вообще из тех, что называют сверхзадачами для защиты. Все документы тщательно укрыты в режимном учреждении, доступа ни к ним, ни к осужденным нет, сотрудники колонии уверенно дают заученные показания. Но в этот раз пошло иначе, выявили слишком много нестыковок, система была поставлена в положение, когда нет иного выхода, кроме оправдательного приговора. И он состоялся 19 июля 2018 г. Судья Заволжского районного суда Мария Селезнева не усмотрела состава преступления в действиях Толибходжи Курбонова.

Для системы это был сбой, флуктуация, совпадение критических факторов. Системных изменений не произошло, число оправдательных приговоров уменьшилось, осужденным легче не стало. Условия, в которых их содержат, так же далеки от цивилизованных стандартов отбывания наказания, как и год или пять лет назад, так же, как суды далеки от цивилизованных подходов к оценке действий мирно собирающихся людей. Но сближение – до отождествления – карательных подходов правоохранителей к уже осужденным и к людям, пока еще не признанным преступниками, очевидно.

На следующий день после оправдательного приговора Толибходжи грянуло дело о пытках Евгения Макарова. В той же колонии. И в тот же суд потянулись те же сотрудники колонии, но уже под конвоем и в другом качестве: не как потерпевшие и свидетели (а по сути, фальсификаторы уголовного дела в отношении осужденного), а как обвиняемые, за мерой пресечения.

Наверное, каждый, кто пытается остановить этот конвейер, уносящий жизни невиновных в топку ГУЛАГА, переродившегося во ФСИН, мечтает о таком же: люди, уничтожавшие других людей, идут в созданное ими самими пекло. Но это будет всего лишь новый оборот колеса сансары. Шанс, имевшийся у страны в 1990-х, упущен. Надо создавать новые шансы, своими руками. Убрать дописки к максимам о правах. А для начала – вспомнить, что максимы есть.

основатель Благотворительного фонда помощи осужденным и их семьям «Русь сидящая»

– Когда я думаю о том, как ты живешь, работаешь последние годы, у меня появляется вопрос. Ты создала «Русь сидящую», это уже не просто организация, это движение. Кем ты себя ощущаешь в этом движении?

– Когда мне пришлось уехать, у меня было полное ощущение, что это у меня такая загробная жизнь. Я вижу, что происходит после меня, при этом я могу наставлять людей на путь истинный, если что не так. Прикольно чувствовать себя привидением, которое охраняет войско. Мне нравится, не каждому так везет, не каждый может видеть, как продолжается твое дело после тебя.

– Предположим, что привидение – сущность, которая, переместившись в другую реальность, не потеряла связи с прежней. Как тебе удается сохранить эти связи? Как войско подобралось так, чтобы сохранились эти связи? Ведь привычная история – когда голова отлетела и тело умерло.

– Понимаешь, «Русь сидящая» – одна из немногих организаций, выросших стихийно. Она началась с небольшого дела, с ручейка, а потом выяснилось, что такие дела у многих, у всех. Вот эти ручейки питают движение, это не наша заслуга.

– Ты понимаешь, что ты на большинстве вот этих ручейков, которые защищаешь, никогда не побываешь? Ты никогда не узнаешь этих людей вживую. В какой момент ты осознала, что от частного ручейка ты переходишь к защите многих, которых даже не увидишь никогда в жизни?

– А какая разница? Речь ведь идет не о справедливости и несправедливости. Ты знаешь, приговоры сейчас бывают справедливыми, их выносят по делу, за дело. Но ведь никто не учитывает положения семьи, положения детей. Понятно, что преступников надо сажать, надо исправлять, – но следом за посадкой заканчивается жизнь, жизнь очень многих людей: мамы, детей, неработающей жены. Кто им будет помогать? Самое легкое, что можно сделать, – это помогать памперсами, консервами. Самое тяжелое – когда ты понимаешь, юрист понимает, адвокат понимает, что речь идет о неправосудном приговоре, о несправедливом приговоре. Тебе ведь очевидно, что это – разные вещи. И тогда ты пытаешься это исправить. И часто это абсолютно неподъемно. Я до сих пор читаю комментарии, касающиеся посадок. Люди пишут, что «нет дыма без огня», что «ни за что не посадят». А ведь ни за что сидит каждый третий. И у нас есть понимание того, что невиновный человек может быть каким угодно, он может изменять жене, он может быть алкоголиком, не покормить котика, но это не делает его виновным в том, в чем его обвиняют. Поэтому, когда выходит такой человек на свободу из-за того, что у него срок кончается, или из-за того, что мы добились освобождения, все удивляются, говорят: «Какой неприятный человек, зачем же вы его защищали?» Простите, это что? Как это влияет на его виновность или невиновность? Да, приятнейший и симпатичнейший человек может быть преступником. И что? Самое сложное – добиться изменения несправедливого и неправосудного приговора. Часто это невозможно, притом что у нас есть все аргументы. Самое обидное, адвокаты знают, что тяжело сделать так, чтобы твои аргументы хотя бы прочитали.

– А если политические убеждения человека полностью противоположны твоим?

– То, что люди являются оппонентами моих политических взглядов, не делает их виновными.

– Ты почти не радуешься оправданиям, которых мы, случается, добиваемся. Почему?

– Просто знаю, скольких это стоит усилий, сверхчеловеческих усилий. Я очень радуюсь даже небольшому благу, когда удалось скостить год-два, когда человек получает «по отсиженному», получает условно, получает минимально. Но ведь мы понимаем, что ведь могло же быть оправдание, могла бы быть компенсация за потерянные годы, извинения прокуратуры и так далее, а у него же этого нет. Радоваться? Ну да, очень приятно, что мы вернули человеку несколько лет жизни. Но это результат не работы системы, а противодействия ей.