Петер наконец-то решился посмотреть ему в глаза. И твердо сказал:

– Я привык верить своим глазам и ушам. Говорят всякое… ноникто и никогда не обвинял епископа Жерара в недостатке веры. Если он считает,что вам следует оставаться на свободе, значит, не все так просто.

Принесли сок и мне. Я глотнул, уже предвкушая сочнуювишневую мякоть на языке, густой и сладкий нектар…

Что за гадость?

Сок был сладким, но приторным. Пах землей и травой.

Я посмотрел на женщину, усердно крутящую пресс. Та ехидноулыбнулась – мол, сам выбирал.

– Это свекольный сок, – небрежно бросил Петер. – Оченьпопулярный этим летом, но мне не нравится.

Отставив стакан, я спросил:

– Петер, а если тебя схватит Стража?

– Потому я и предпочитал не знать точно, – ответил Петер.

– Ты не понимаешь, – покачал я головой. – Это слишкомсерьезно. Никто не примет на веру твои слова. Мы как прокаженные – любой, когокоснемся, обречен. Если тебя схватят, то упрячут в тюрьму навеки. На всякийслучай.

Петер слегка побледнел. Но ответил достойно:

– Если бы епископ Жерар не спас меня, я уже лежал бы вгробу. Я обещал помочь вам и буду помогать, покуда в этом есть нужда.

– Хорошо. – Антуан поднялся. – Тогда забудем обо всем, чтобыло сказано… и пойдем в парфюмерный магазин.

Как ни странно, но я был даже рад, что Петер разгадал нашутайну. Дурное дело – постоянно оглядываться на спутника, размышлять, несболтнул ли при нем чего лишнего.

Мы поднялись на второй этаж – на лифте, служительуважительно кивнул, пропуская нас в кабину. Видимо, два иудея в сопровожденииместного выглядели солидными покупателями.

На втором этаже «Элефанта» Петер уверенно направился клавке, занимавшей едва ли не четверть этажа. Чего тут только не было! Японеволе знаком с парфюмерией, приходилось порой свой облик менять, ноподобного изобилия не видел никогда.

От запаха духов кружилась голова. Рядами выстроилисьстеклянные и фарфоровые баночки с мазями и притираниями. Пудру продавали и вкоробочках, и на вес – покупателям попроще, из тех, что соблазняется грошовойэкономией, купив товар без красивой упаковки и большой партией. Десяток девицдемонстрировали краски для волос – стоя рядком, от белокурой до смоляно-черной,и держа в руках краску, послужившую такому преображению. Вертлявый молодойчеловек суетился в толпе, давая всем желающим понюхать новые духи – с самыммодным запахом ржавого железа.

Тут же продавались и побрякушки, которые столь приятновидеть на любимой женщине, но так обидно покупать для жены. Жемчужные бусы,стальные кольца и цепочки, украшения из золота и серебра, рубиновые и алмазныеколье, перламутровые броши, костяные и деревянные украшения, чья ценностьзаключалась не в материале, а в искусной работе.

Покупателей, на наше счастье, хоть и было изрядно, носвободные продавщицы оставались. Петер покрутил головой, просветлел лицом ипризывно замахал одной из них. Девушка, увидев Петера, явно удивилась ибросилась к нему. Я с любопытством наблюдал, уже уверившись, что и помимоневесты Петер не обделял вниманием женский пол.

Но нет, не похоже было, что встретились любовники. Скорее уж– друзья, как ни редко встречается дружба между мужчиной и женщиной, тем болееесли они молоды и не безобразны.

– Это Катален, – словно прочтя мои мысли, сказал Петер. –Дочь моей кормилицы, моя молочная сестра…

Он перешел на мадьярский, что-то рассказывая девушке. Судяпо всему, о своем чудесном исцелении: на лице ее попеременно отражались торадость, то удивление, то чистое, чуть наивное благолепие. Я даже залюбовалсядевицей. Той благородной крови, которая сразу чувствовалась в Илоне, да и всамом Петере явственно проступала, у нее не было. Но сразу становилось понятно,что девушка она честная и добрая, наделенная упорством и трудолюбием. Такаястанет хорошей женой и матерью, да и бедствовать, наверное, не будет – развечто обручится на свою беду с лодырем и пьяницей.

– Интересно, что Петер собирается сказать? – спросил яАнтуана по-галльски. Не таясь, чтобы Петер услышал.

– Узнаем, – спокойно ответил Антуан. Чуть горбясь – видно,устал от ходьбы, он озирал толпу. И на лице его была та печальная и светлаяумиротворенность, что бывает лишь у стариков, уже начинающих прощаться сжизнью, но не озлобившихся и не возненавидевших молодость.

Петер повернулся к нам. Совсем по-простецки прищелкнулпальцами и сказал:

– Кажется, нам повезло!

Для разговора мы вышли на улицу и уселись на скамеечке передскульптурой, изображавшей очередного элефанта. Петер горел желанием поделитьсятем, что узнал от своей молочной сестры, но пока мы не оказались в одиночестве,не проронил ни слова.

– Я рассказал Катален, что злобная тетушка твоей невестысилой увезла ее в Аквиникум, – начал он, обращаясь ко мне. – Но ты прознал ивместе с отцом отправился вслед…

Антуан поморщился.

– Да, словно в дурной пьеске! – согласился Петер. – Только втакие истории молодой девушке поверить легче всего.

– Не всякой… – заметил Антуан.

Петер кивнул:

– Да. Но Катален поверила. Она славная… но слишкомромантичная. Так вот, именно она вчера обслуживала двух женщин. Описаниесовпадает. Обе были взволнованные, напряженные, особенно та, что помоложе. Наукрашения только поглядели, а вот парфюмерии заказали немало. Всякой, и нетолько духов, но и красок для волос… и парик один. Им даже денег не хватилорасплатиться, и покупку им отправили с посыльным…

– Адрес? – воскликнул я.

– Проспект Кальмана, дом баронессы Швальц. Каталензапомнила, потому что баронесса у них бывала частенько. Но всегда одна,покупала немного и торгуясь, будто последнюю марку отдавала. Старая, выжившаяиз ума женщина, откуда у нее такие гости – непонятно. Сама баронесса из-подВены, но живет большей частью в Аквиникуме.

– Поехали, – решил я. – Либо нам повезло, либо дурацкаяошибка, но лучше уж не мешкать.

Антуан подумал и кивнул.

И мы направились к двуколке, где скучал кучер, читаяподобранный где-то кусок старой газеты. Надо же, образованный человек, азанимается извозом.

Не знаю уж, выжила из ума баронесса или нет, но дом ее ивпрямь казался странным. Будто начинали его строить совсем уж в древниевремена, когда каждый богатый дом обязан был быть крепостью. Отсюда крепкиестены, узкие оконца и даже смешной неглубокий ров вокруг: полный зацветшейводы, но такой запущенный, что его не просто перепрыгнуть – перешагнуть можно.