ее выдолбили, то ли взрывами. Во всяком случае, там тоже все было сделано прочно и надежно. До воды было метров пять-семь, и река даже при самой полной воде вряд ли его снесет. Как бы там ни было, а кладку, несомненно, сооружали профессионалы.

Идя вдоль берега реки, я вышел к морю и двинулся дальше к востоку. Скалистый берег круто обрывался, и вода внизу была спокойна, поскольку океанские волны в полусотне метров от берега, обрушиваясь на широкую гряду черных шхер и разбиваясь в брызги и пыль, оставили на них лишь хлопья белой пены.

Уровень воды в океане был максимально высоким. Вообще, было время самых высоких приливов, так как обе луны и солнце выстроились тогда в одну линию. За ближайшим отрогом скалы, свесив над водой ноги, в плотной тени раскидистого куста сидел блондинистый парень, лет тридцати, с удочкой в руках. Под кустом стояли добротные кроссовки, а справа от него — жестяная банка, в которой шевелились белые жирные черви. Насадив на крючок наживку, он оценивающе посмотрел на воду, раздумывая, куда бы ее закинуть.

— Привет, рыбак. Ну как, клюет?

Парень от неожиданности чуть не выронил удочку. Увидев меня, он заулыбался, и его чистые серые глаза засияли искренней добротой. Отложив удочку, он проворно вскочил на ноги, едва не опрокинув банку с червями. Несколько секунд он неподвижно стоял передо мной босиком, в коротких шортах, продолжая улыбаться. Наконец, переведя дыхание, ответил на мое приветствие:

— Здравствуйте, Артем Тимофеич. Вы все же пришли к нам в деревню?..

— Пришел, как видишь. Откуда ты меня знаешь?

— Как откуда? Вас же вся наша паства знает. Владыка Кирилл много рассказывает о Вас, Ваши фотки показывает. Говорит, что Вы богоизбранный человек. Что это Вас, услышав его молитвы, исподобил Бог открыть ворота в этот обетованный мир.

— Да никакой я не избранный. Просто случайно в подвале своего дома обнаружил шлюз для перехода сюда из Елизарова. Кстати, задолго до знакомства с отцом Кириллом. Так что его молитвы вряд ли имеют к этому какое-то отношение.

— Ну, не скажите. Владыка говорит, что ничего просто так не происходит, все по воле божьей.

— Не знаю. Может быть. Кстати, тебя как зовут?

— Леонид. Простите… просто Лёня.

— Ну и как здесь, «просто Лёня», рыба ловится?

— Не успел еще ничего вытащить. Только-только пришел. Личинок вот набрал в трухлявой колоде. Говорят, они потом в жуков превращаются, крупных таких. А так — неплохо. Эти личинки здешняя рыба очень любит.

Немного подумав, он добавил:

— Да уж получше, чем на нашей елизаровской «переплюнихе».

— У тебя что, отгул или тарифный отпуск? Все, я смотрю, работают на заре, пока жара не припекла, а ты сидишь тут с удочкой, забавляешься.

Леня явно смутился.

— Да нет… Понимаете, как раз в самую жару, когда все будут в тени отсиживаться, мне предстоит владыку и его людей во вторую деревню везти на катере, на ту сторону острова. Я механик, ну… и катера вожу при любых условиях. А до отъезда он меня отдыхать милостиво отпустил.

— Понял. Извини. А отец Кирилл, он что, здесь сейчас?

— Да, здесь. Инструменты какие-то забрать приехал с мастером нашим, Олегом. Он знает, где я, и пришлет за мной, когда понадоблюсь.

Лёня снова опустился на скалу и, свесив над водой ноги с крутого склона, принялся насаживать на крючок крупную личинку.

— Тогда не стану мешать. Крупного тебе улова, Лёня. Будь здоров.

— Спасибо, Артем Тимофеич. Вам также удачи и божьего благословения.

Я пошел обратной дорогой, оставив Леню рыбачить в одиночестве. Свирепое солнце поднималось все выше, опаляя листву кустов и деревьев, беспощадно иссушая траву и раскаляя скалы, покрытые белесыми корками птичьего помета. Казалось, что волны, лижущие их подножья, вот-вот зашипят. Над океаном ярко синело утреннее небо, и океан был того же цвета. Могучие валы с ревом обрушивались на шхеры, вздымая ввысь белые как снег пенные горы, принимающие эфемерные очертания и грациозно оседающие на камнях и заплывая в лазурную рябь лагуны. Воздух, обильно населенный всевозможными птицами и причудливыми насекомыми, был наполнен какофонией криков, щебета, свиста, визга, скрипа, скрежета, щелкания и стрекота. Над океаном и его берегами мощно пульсировала жизнь.

Внезапно эту какофонию прорезал душераздирающий человеческий вопль, прервав мои любования красотами природы. То был крик, преисполненный животного ужаса смерти. На несколько секунд установилась относительная тишина, и я было решил, что это мне послышалось, но крик повторился снова:

— Помоги-и-и-те-э-э-э! Помоги-и-и-и-те-э-э-э-э!

Кричал, несомненно, Лёня. Больше некому. Я развернулся, едва не сорвавшись в воду, и, выхватив из-за пояса топорик, что было духу помчался к тому месту, где несколько минут назад оставил парня.

Держась за ветку куста, Лёня висел над уступом, который несколько минут назад служил ему сиденьем. Ветка гнулась и раскачивалась, а Лёнина голень, опутанная серо-зелеными змееподобными петлями, была прижата к крутому склону скалы и дергалась по направлению к воде.

— Арте-о-о-м Тимофеи-и-ч! Помогите! Сделайте же что-нибу-у-у-дь! — в испуге кричал парень. — У меня силы кончаются-а-а-а!

— Лёнечка, держись! Держись, дорогой! Я сейчас! Сейчас помогу!

Подскочив к краю уступа, я схватил Лёню за бедро и ощутил мощный рывок вниз, к воде. Занеся топор, я целился в напряженное щупальце скрытой под водой неведомой твари, не решаясь нанести удар.

— Скорее, Артем Тимофеич… Скорее… пожалуйста, — еле шевеля побелевшими губами умолял Лёня и скрипел зубами так, что мне казалось, он перетрет их в муку.

«Только бы не промахнуться… Только б не промазать…» — звучало в голове в такт бешеному пульсу. Наконец я решился. Лезвие топора со звоном ухнуло по конвульсивно подергивающемуся щупальцу, высекая из камня фонтан желтых искр, отчетливо различимых даже при ярком солнце. Серо-зеленый обрубок, брызнув синеватой слизью, мгновенно скрылся в пучине.

Ощутив свободу, Лёня бросил ветку и бессильно опустился на камень. Он несколько раз тряхнул ногой, стараясь освободиться от остатка щупальца, упорно не желавшего отпускать его голень.

— Спокойно. Спокойно, Лёня. Самое страшное уже позади. Подними ногу, чтобы я помог тебе освободиться.

Подцепив ножом край пульсирующей плоти, я не без усилий размотал уродливые кольца и освободил Лёнину голень, липкую от синеватой слизи, перемешанной с кровью жертвы. Серо-зеленый обрубок, брошенный на уступ, продолжал извиваться и выворачиваться, то сокращаясь, то выпрямляясь, то свиваясь в замысловатые узлы и петли.

— Подвигай, Лёня, ногой, помассируй ее. А я сейчас…

Преодолевая омерзение, я взял в руки обильно ослизненный обрубок, чтобы рассмотреть при ярком солнечном свете. Его наружная поверхность, бугристая и клейкая, была облеплена пылью и мелкими камешками, а вдоль бахромчатых краев внутренней