Буду ждать твоего звонка. С уважением твой друг А. Шатц».

Ланье сложил письмо обратно в конверт, положил тот во внутренний карман пиджака, решив позвонить Шатцу с работы.

– Кто это, Альберт?

– Мой давний знакомый. Его очень заинтересовала моя теория. Он только недавно открыл физический факультет и вот приглашает меня провести лекцию.

– Но ты же терпеть не можешь лекции.

– Я же не буду никого учить, Инес. Я лишь поделюсь своими мыслями. Это очень важно – делиться мыслями, озвучивать их. Как правило, после этого приходят новые и новые. Надо съездить. Не сейчас. Чуть позже.

Ланье стоял в своём новом кабинете и слушал лекцию декана о важности и необходимости своей персоны для университета.

– Наши спонсоры, – говорил декан, – очень заинтересованы вашей теорией. Если вам и правда удастся доказать связь между квантовой природой разума и квантовой запутанностью частиц, возможность влияния на время только лишь силой мысли – это изменит всё.

– Нужно ввести человека в определённое состояние, – сказал Ланье.

– Что, простите?

– Нужно ввести человека в определённое состояние и определённое место, где не будут действовать земные законы физики. Что-то вроде капсулы, без гравитационной капсулы, и тогда силой мысли можно будет повлиять не только на время, но и на материю через время.

– Это грандиозно!

– На это нужно время, годы, несколько лет…

– Об этом не волнуйтесь. Чем больше времени будет тянуться подготовка к эксперименту, тем дольше он будет обеспечиваться.

– Вас только это интересует, декан?

– Нет, конечно, нет, но при всём моём уважении, профессор, вы должны понимать, что без денег не просуществует ни одна работа. Одного энтузиазма недостаточно.

– Недостаточно, – согласился Ланье.

Ланье уже выходил из университета, когда его окликнул незнакомый ему человек.

– Альберт Ланье, – подошёл к нему мужчина в тёмном костюме.

– Да, это я, – остановился профессор.

– Разрешите поздравить вас.

– Спасибо.

– Ваше открытие и правда фантастическое.

– Спасибо, а вы… – ему всё ещё не удалось спросить, кем был этот незнакомый человек.

– Вы и правда считаете, что мы можем управлять прошлым?

– Физика этого не опровергает, – нахмурился профессор. Ему никогда не нравились незнакомые люди, а незнакомцы, вступавшие с ним в разговор, ещё больше раздражали его.

– Но разве мысль – это то, с чем может работать физика? – продолжал допрос незнакомец.

– Мысль – это прежде всего энергия, сэр. – Ланье направился к своему мопеду.

– Очень интересно. И сколько времени потребуется для реализации вашего замысла?

– Годы, несколько лет.

Незнакомец с удивлением посмотрел на старый мопед.

– Может, вас подвезти? – спросил он.

– Нет необходимости, сэр, – сказал Ланье, завёл мопед и уехал.

Незнакомец в тёмном костюме так и остался стоять во дворе кампуса. Он смотрел вслед тарахтящему мопеду и неопрятному чудаку на нём.

«Даёт же Бог мозги таким вот, как этот Ланье», – подумал он.

– Ну что? Поговорил?

За его спиной появился второй такой же, в похожем костюме, в начищенных до блеска ботинках и шляпе, надвинутой на нос.

– Не успел.

– У него что, мопед?

– Да.

– Через неделю у профессора должна состояться лекция в другом городе. Там и поговорим.

– Думаешь, пойдёт на контакт?

– Думаю, нет.

– И что ты предлагаешь?

– Действовать.

Принстон находился в шестидесяти милях от колледжа, это чуть больше часа пути. Морис не любил напряжённого молчания, он вообще никакого молчания не любил, особенно в компании. Каждый о ком-то думал, и точно не с лучшей стороны. А в чём собственно он виноват? В том, что эти двое вели себя как идиоты, или в том, что Ронни решил отыграться на охраннике, а Глория – поиграть в детектива? Ему вдруг подумалось, что каждый хочет в кого-то играть, с самого детства и до старости. Сначала дети играют в полицейских или учителей, потом они становятся ими, но разве они перестают играть? Навряд ли врач, придя домой, остаётся тем же врачом, нет, он начинает играть в отца. И так по кругу. «Когда же не играет человек, – размышлял Морис, пока монотонная дорога бежала перед ним, – может, в колыбели, от голода. Да, тогда только не играет человек, когда хочет есть или пить, когда он подчиняется животному в себе. Но как только в голове ребёнка появляются мысли, он начинает играть ими, примерять на себя, на других, на всё вокруг. Потом дети играют с куклами, а позже с людьми. Человек пытается управлять всем, что попадается ему под руку, живое оно или нет».

Морису вдруг стало жаль Глорию, и чего он взъелся на неё? Может, это единственная её радость – быть тем, кем был он.

– Ты отпросилась у капитана, Глория? – начал он разговор.

– Я взяла отпуск, – сказала Глория, не отрываясь от окна.

– Чтобы с нами мотаться?

– На любую историю нужен женский взгляд, Ронни. У нас другой взгляд, не такой, как у вас.

– Не такой как у нас, – буркнул Ронни. – Мой взгляд такой: мы сейчас поедем в этот его… в университет, ничего не найдём и вернёмся обратно.

– Мы едем не только в университет, нужно заехать к его жене, – сказал Морис.

– А что она скажет? Иногда супруги знают друг о друге так мало, что удивляешься тому, что они супруги. Был у меня один случай…

– В Колорадо?

– Да, там. Как-то у двух женщин пропали мужья. В одно и то же время. И оба они были связаны с карточными играми.

– Долг?

– Да, но не в том дело. Я сначала думал, что они как-то связаны друг с другом, эти мужья. Они были одного возраста и жили в одном районе… Ну мало ли, играли вместе, пропали вместе. Одна говорила, что муж пропадает в карточном клубе по понедельникам и субботам, а другая – что по вторникам и четвергам.

– Так эти мужья знали друг друга?

– Ещё как, – засмеялся Ронни, – это был один человек.

– Как это?

– А вот так, два водительских, два адреса, две жены.

– И они не догадывались?

– Нет, четыре года он не мог определиться с женщиной. И ни одна из них не знала о другой. А ты говоришь – женский взгляд. Нам жена этого профессора ничего не скажет, потому что восемьдесят процентов женатых людей даже не догадываются, чем живут их супруги.