Она была совершенно разорена, а братья мужа бесцеремонно выставили ее из особняка герцогов де Савойя-Немур. Лишенная средств к существованию женщина вернулась в дом отца, герцога Цезаря Вандомского, и посвятила себя молитве и волнениям за незавидную судьбу дочерей. В то время девушкам, у которых за душой кроме знатного имени не было ни гроша, открывался в будущем единственный путь – в монастырь. Элизабет не являла собой любительницу светской жизни, но была на основании своей родословной принята при дворе, ибо приходилась молодому королю Людовику ХIV кем-то вроде двоюродной сестры. Бедной вдове очень сочувствовала его мать, знаменитая королева Анна Австрийская. Она дала обещание, что монарший родственник не оставит девочек в беде, найдет им достойных мужей и снабдит их подобающим принцессам приданым.

Нельзя сказать, чтобы помощь эта было целиком бескорыстной. Людовик совершенно беззастенчиво использовал свою обширную родню для укрепления политических связей и принимал решения по их вступлениям в брак, исходя из расчета политической целесообразности.

Будучи женщиной чрезвычайно набожной, Элизабет хотела вырастить дочерей такими же и отдала их на обучение в монастырь ордена Визитации. Ему покровительствовала вдова казненного английского короля Карла I Генриэтта-Мария, там воспитывалась ее дочь, принцесса Генриэтта-Анна, а потому все самые аристократические семьи Франции стремились поместить туда своих дочерей. Вместе с сестрами Савойя-Немур воспитывались три дочери брата короля, герцога Гастона Орлеанского, барышни из древних дворянских родов де Ларошфуко и д’Аркур, буржуазия была представлена мадмуазель Фуке, дочерью несметно богатого суперинтенданта финансов. Свежую струю в атмосферу скучных занятий и выстаивания церковных служб вносили две племянницы кардинала Мазарини, Гортензия и Марианна[45] Манчини. Разумеется, их речи были далеки от тем, подобающих обсуждению среди юных дев. Племянницы были приняты при дворе и досконально знали все последние новости.

– Вы слышали, сим летом графиня де Бовэ по приказу королевы лишила короля девственности?

– Она, наверное, красавица? – мечтательно вопросила Жанна-Батиста.

– Кривая на один глаз и годится ему в матери!

– Но говорили, что сие сделала ваша сестра Олимпия!

– Она только любезничала с ним, тут нужна опытная дама, чтобы не повредить инструмент короля! Но теперь путь открыт для Олимпии[46]! – распущенность французского двора была столь велика, что сплетники даже не стремились накинуть некоторый покров приличия на описание интимной жизни своего монарха. Дети аристократов сталкивалась с оборотной стороной любви очень рано, и для них она была лишена какой бы то ни было романтики.

Принцессы на горошине

По окончании курса в монастырском пансионе барышни де Савойя-Немур были приняты при дворе, следуя моде, посещали наиболее известные салоны прециозниц Парижа, всячески полируя свое поведение. Здесь было бы уместно сказать несколько слов о явлении прециозности, с которым в России знакомы только специалисты по определенному периоду французской литературы. Это было культивирование особого образа жизни и иной эстетики. Нравы при французском дворе первой половины ХVIII века были весьма грубыми, и в Париже наиболее просвещенные аристократки открыли салоны, которые посещали лучшие умы того времени. Посетители под руководством хозяек выработали особую, утонченную манеру общения, поведения и языка, построенную на основе поэзии и модных романов. Поскольку в салонах главенствующая роль принадлежала дамам, они перенесли эту манеру на близкую им сферу сердечных переживаний, при этом отказавшись от чувственной любви. Прославляемая ими идеальная любовь была далека от низменных плотских желаний. Чувства должны были развиваться в соответствии с определенными закономерностями.

Модные писатели вроде Мадлен Скюдери и Оноре д’Юрфе для своих книг либо черпали сюжеты из истории Греции, древнего Рима, Востока, до крайности идеализируя реально существовавших персонажей, или же размещали действие в выдуманной стране, где обитали целомудренные пастушки и сентиментальные пастушки, а также аристократы с изысканными манерами. Приверженцы течения прециозности разговаривали на особом вычурном языке, лишенном, по их замыслу, малейшей тени вульгарности. Там женская грудь именовалась «подушечками любви», постель – «царством Морфея», книга – «немым наставником», глаголу «любить» соответствовало длинное сочетание слов «иметь нежную страсть», «идет дождь» – «падает третий элемент». Безобразная женщина становилась «красавицей, внушающей страх», солнце – «супругом природы», музыка – «раем для слуха».

Упаси бог говорить о чем-нибудь прозаичном, вульгарном, обыденном! Прециозницы меняли себе данные им при крещении имена, Жанна, Мари, Луиза теперь в салонах именовались Лизимена, Кларисте, Дамастея, Фелисиана. Имя Атенаист настолько прилипло к Франсуазе, маркизе де Монтеспан, фаворитке Людовика ХIV, что она вошла в историю именно с ним (конечный звук «т» утерялся в процессе употребления). В салонах оттачивалось искусство светской беседы, которая должна была быть подобной фейерверку – блестящей, лишенной всякого смысла, сплошное жонглирование словами. Уже тогда прециозниц безжалостно высмеял Мольер в своей комедии «Смешные жеманницы».

В свете было известно, что у принцесс де Савойя-Немур кроме знатной родословной за душой ничего нет, так что сказать, что за ними увивался рой поклонников, означало погрешить против истины. К сожалению, как Жанна-Батиста, так и Мари-Франсуаза не унаследовали красоту ни отца, ни своей прабабки, поэтому оставалось только ждать, что король использует их в качестве кандидатур для каких-то выгодных браков. У матери в глубине души все-таки теплилась надежда, что судьба ее дочерей должна устроиться, у нее к тому были основания. Когда герцогиня Элизабет овдовела, она первым делом обратилась за советом к ясновидящей монашке.

Та успокоила ее, ибо, по ее словам, дочерям предназначалось блестящее будущее: одна станет королевой, другая – суверенной правительницей и матерью короля. Похоже, это предсказание начало сбываться: когда сестры стали девицами на выданье, начались переговоры по заключению брака между Афонсу VI и Жанной-Батистой. Но тут неожиданно овдовел молодой герцог Савойский Карл-Эммануил, который по матери приходился двоюродным братом королю Людовику ХIV. Он выразил желание жениться на Жанне-Батисте де Савойя-Немур[47], с которой некогда встречался при французском дворе и даже потом вел сентиментальную переписку. Предложение для Людовика ХIV было выгодным, ибо сохраняло герцогство Савойское в орбите политического влияния Франции. Рука Жанны-Батисты была твердо обещана герцогу Карлу-Эммануилу.

Брак по расчету

Португальские сваты продолжали настаивать на форсировании женитьбы своего короля, и французские политики предложили в невесты кандидатуру младшей сестры принцессы, Мари-Франсуазы де Савойя-Немур. Если представители старинных монарших династий еще могли презрительно кривить рот, намекая на деда-бастарда, то молодой династии Браганса привередничать не приходилось. Тем более что со стороны отца невеста была потомком короля Карла VII, королевских зазноб Дианы де Пуатье и Агнессы Сорель, Людовика ХII, королевы Анны Бретонской и такой одиозной личности как Лукреция Борджа. Амбициозная и гордая девушка была польщена таким предложением, а ее дед, престарелый Цезарь вообще пришел в полный восторг от мысли,