Русские молчали, а остальные таджики были с ними согласны. Все были напряжены, а мне стало смешно и приятно, что меня перепутали, тем более что после прочитанных книг Достоевского действительно мечтал жить в этом городе. Поэтому я на таджика даже не разозлился, а был ему как-то благодарен. На работу я приехал в этот раз вовремя, хотя и не знал, зачем я туда еду. Вернее, я знал зачем — чтобы деньги два раза в месяц получать. Я не знал только одного, что мне там делать? Становилось с каждым днём всё сложнее. Я уже примелькался в цехах. Рабочие давно перестали ко мне приставать со своими дурацкими вопросами или надеяться приспособления от меня получить. Но этот Пузач — главный конструктор, ещё на что-то надеялся и смотрел на меня волком! Как будто я ему рубль задолжал! Он меня тоже уже давно раздражал своими назойливыми приставаниями и надеждой, что с моего кульмана получит чертежи каких-то приспособлений, какие-то ручки к холодильнику «Памир»! Мне, например, старая ручка нравилась, что вдруг этому Пузачу какую-то «другую» ручку, захотелось! Как будто та, которая сойдёт с моего чертежа, если сойдёт, будет лучше. Конечно, она была бы оригинальнее и веселее, но она всё «не сходила и не сходила»! А я продолжал изображать муки творчества на лице, когда стоял у кульмана или произносил «пошёл в цех». У брата всё складывалось, я чувствовал, значительно успешнее. Он что-то на своём заводе делал. Но ему не надо было чертить — он администрировал, а это ему удавалось лучше. Он стал вскоре комсоргом завода, со времён службы в армии состоял членом партии. Политическая деятельность тоже обеспечивала ему неприкосновенность со стороны начальства. На заводе он стал популярным и уважаемым человеком.

«Ну что, — объявил он мне как-то в пятницу, — пойдём в горы? Завтра собирается компания из альпинистов и не только альпинистов. Как ты себя чувствуешь с желудком? Может, не стоит? — спросил он. — Это километров сорок только в одну сторону от посёлка Каратаг — какое-то высокогорное озеро Тимур-Дары. Хотя и я не думаю, — продолжал он, — что маршрут очень сложный или опасный. Для альпинистов это просто разминка перед тем, как они пойдут через месяц на Пик Ленина на Памире. Один из них пойдёт даже на костылях с переломом ноги». — «А этот, Петя тоже пойдёт и его „костяшка“?» — спросил я. — «Наверное, пойдут». — «Ну, если она пойдёт, то стыдно мне не пойти» — сказал я. «А желудок? — спросил брат. — Если ты не пойдёшь, то я тоже не пойду, — добавил он. — Давай лучше не пойдём, всё же ты не делал рентгеновских снимков желудка, и мы не знаем, всё ли у тебя зажило?». Как только я услышал про рентген желудка, меня сразу затошнило, и я уверенно сказал: «Пойдём!».

Компания собралась человек двадцать! Здесь действительно оказалась и «костяшка» с Петей. «И ты здесь?» — спросила она. «Пока здесь, — ответил я, — а где Пузач, почему он не пришёл?» — спросил я. «Его ещё не хватало!» — засмеялась она. «Может, было бы и не плохо, — разгорячился я, — ведь обрывы будут на пути!». «Костяшка» на меня испуганно посмотрела и спросила: «Петя, что, обрывы будут на пути?!». — «Обещали — не будут, — успокоил ее Петя, — сам там ещё не был». — «Где, в обрыве?!» — мрачно пошутил я. «Нет, на Тимур-Дары», — сказал Петя, не поняв юмора. Мне тоже не очень было весело, в голове вертелось врачебное: «Погибнешь в самом неподходящем месте!». «Чем не подходящее место? — подумал я. — Всё для этого есть: никакой диеты, хотя я и так её не соблюдал — главное, было бы что поесть! Физическая перегрузка, и к тому же стресс — делали врачебные обещания ещё более реальными. И если „закровлю“, то уж точно никто не спасёт в горах!». Но отступать было некуда. И мы двинулись в путь! У всех было килограмм по двадцать: рюкзак с консервами, палаткой и другой «гадостью». Один из альпинистов по фамилии Малкин оказался преподавателем кафедры анатомии мединститута. «Хочет поступать к вам», — указал на меня ему брат. Малкин равнодушно на меня глянул и произнёс: «Не думаю, вернее, уверен, что это нереально!». — «Почему?» — спросил брат. «Всё против него, — указал на меня Малкин, — еврей, по-моему», — засмеялся он. «А ты?» — спросил брат. «То были другие времена, — ответил Малкин и пояснил: — У нас ректор — академик, если слышали, хирург по сердечно-сосудистой патологии, очень „любит евреев“ — старается всех еврейских преподавателей выжить. К тому же, — указал на меня Малкин, — он не по специальности — после машиностроительного техникума». «Ещё даже „не после“», — промелькнуло у меня. «Не местный даже, и ещё из такого „страшного“ города — Бердичев! В общем, честно скажу — шансы нулевые! Советую не мучиться и поступать в политехнический институт, туда могу помочь», — закрыл мне шансы в мединститут Малкин, но открыл в политехнический. Меня сразу затошнило от слова «политехнический»! «Я вам честно скажу, — никак не мог успокоиться, Малкин, — если бы я сейчас мог все изменить, то сам пошёл бы в политехнический. Что такое врач? Врач — это несчастный и бесправный человек с мизерной зарплатой и недовольными пациентами! А учёба в мединституте — это зубрёжка. Одна моя кафедра анатомии чего стоит! Сколько студентов вылетело уже на первом курсе из-за анатомии! Трупы, все названия на латинском, еженедельные зачёты, экзамены». Слово «трупы» меня слегка напугало, я с детства их боялся и даже похорон избегал, и тут же подумал: «Странно всё в жизни: кто чего-то не любит и не хочет — это имеет! Он ненавидит медицину, и поэтому на кафедре анатомии трудится.

Его „пациенты“ — трупы, и то, оказывается, им не довольны. Живых не любит, а пошёл в медицину, и даже кандидат медицинских наук. А я мечтаю стать врачом — и у меня нулевые шансы. Вот бы с ним поменяться: его к Пузачу, а мне иметь дело даже с плохими пациентами. Ведь я и есть тот самый „плохой пациент“! Куда уж хуже — после язвенного кровотечения специально пойти туда, куда не советуют врачи и где они обещают мне гибель». Эти мысли были по ходу маршрута, который шёл уже на полную катушку! Приходилось стараться поспевать за впереди идущими альпинистами. За ними двигались две худосочные сорокалетние тётки. «А это что за „шваль“ такая?» — спросил я у брата еще в самом начале. «Ты посмотришь потом на эту шваль, как они легко пойдут. Они были уже на Пике Ленина, одна из них, кстати, тоже из мединститута, преподаёт на кафедре физики», — заступился брат за «шваль». «Можно уже начинать сдавать вступительные экзамены», — подумал я. Действительно, «шваль» передвигалась довольно быстро. За три часа прошли километров двадцать — полпути, и наши альпинисты, наконец, объявили получасовой привал. Я побежал искать уединённое место в горах, где можно было бы проверить, не «кровлю» ли я. Убедился, что нет, и сердце радостно забилось, я повеселел — 20 км прошел без кровотечения! Обрадовал и брата. Поев консервы, запив чаем, приготовленным в кастрюле на костре, отправились дальше. Эти альпинисты были безжалостными тварями. Они шли быстрым темпом, тропы становились всё уже, а мы выше поднимались. Шёл мелкий дождь, и тропы становились всё более скользкими — мокрая глина. «Костяшка» уже давно сдохла, хилый маленький «рюкзачочек» болтался в разные стороны на её худосочных бёдрах, сверху в такт тряслась ее головка.

Зато Петя нёс и свой рюкзак, и её, и вскоре «костяшка» исчезла из поля зрения, а с ней и Петя пропал. «Где они?» — спросил я у брата. «Первые потери, — пояснил он, — пошли обратно, наверное». Мне тоже хотелось «обратно» — упасть на землю, застучать ножками, заплакать: «никуда я дальше не пойду!». Но сзади меня, шаг в шаг, шли участники маршрута по бездорожью. Я был как бы посерёдке, а впереди другие. На узкой тропе некуда свернуть или остановиться. Тебя сзади поджимают и гонят вперёд. Старался не смотреть под ноги вниз. Внизу была бездна, как будто из самолёта смотришь. На твоём уровне горы, внизу бездна, скалы, и река бурлит глубоко внизу. Было бы красиво, если бы не страшно. Странным образом, смертельная усталость, одолевавшая поначалу, исчезла, и я шёл, как автомат с мыслью: «дойти»! Прошло уже пять часов, как мы шли и шли, поднимались всё выше. Страшно было подумать, как будет обратно вниз спускаться. Подъём был крутым — твоя голова на уровне пяток впередиидущего. Вот и объявлен последний привал. Подошли к крутому песчаному подъёму, к горе высотой, как мне показалось, не менее одного километра! Мы уже были на высоте двух километров. Альпинисты сжалились и сделали ещё один короткий привал. Поели очень мало и мало пили. Мучила жажда! Через 15 минут двинулись вверх, и тут я понял, насколько брат оказался прав. Эти тётки — «шваль» — пёрли вперёд, как будто шли по равнине. А один альпинист на костылях, в гипсе, прыгая на одной ноге, поднимался выше и выше. За ним шла его собака, и та язык высунула, а он нет. Примерно через час, наконец, поднялись! Открылась картина, которую и в кино не видел. Заснеженные горы, несмотря на лето! Горы по кругу, а в центре, как в чаше, голубое озеро, ясное, солнечное небо! Спустились к озеру, разбили палатки. Я, конечно, опять испытал свой желудочно-кишечный тракт, и опять успешно — не «кровил»! Затем, после еды, чая, погуляв вокруг озера, не рискнул купаться в нём, как эта «шваль», а расположился у костра. Малкин заиграл на гитаре, его компания ему подпевала песни Высоцкого. Было интересно, почти как на комсомольских стройках коммунизма, которые я не любил и не принимал участия. Ночью в горах звёздное небо, как будто в космосе находишься — романтика. Спал крепко. Наутро, после консервов и чая, стали собираться в обратный путь. Так и оказалось, что назад было страшнее, хотя и быстрее. Я не знал, как приступить к спуску. Брат посоветовал делать, как другие это делают. А они становились на пятки — и их несло, как на лыжах с трамплина, по песчаному спуску вниз. От страха тоже решился, и меня понесло вниз, как по снегу! Через 5 минут был уже внизу, хотя поднимались на эту гору около часа. Затем путь дальше по тем же тропам, только было страшнее, но был уже какой-то опыт. Без всяких привалов, за пять часов добрались до посёлка Каратаг, с которого начинали свой путь, и дальше до чайханы. Я никогда так не хотел пить, как сейчас! Выпил три чайника, по одному литру, зелёного чая. Все отправились домой, а мы с братом — в общежитие. Брат пользовался успехом не только на работе, но и в общепите. Мы часто обедали в кафе «Лола» у кинотеатра «Ватан» и раздатчицы, в особенности одна из них — «кровь с молоком», плотно сбитая, крепыш, лет 35 — ложила ему в тарелку двойную, если не тройную, порцию мяса. Мне тоже кое-что обламывалось, благодаря нему, но в меньшем количестве. Он шутил, веселил их, они смеялись и хорошо кормили. Конечно, он это делал не для хорошего питания, а по своему добродушию и остроумию, но делал это он не со всеми. Некоторых он даже мог облаять: в прямом и переносном смысле! Каждый получал, что заслуживал. В особенности наглые были продавщицы в продовольственных магазинах, и в особенности, в мясомолочных отделах — там, где больше калорийности, жирности, и где население больше от них зависело. Они старались подсунуть кость, вместо мяса, или обвесить, или обсчитать, а чаще и то, и другое и третье! Брат их ловил на этом, они «открывали на него пасть», а одна так её открыла, что стала похожа на злую собаку! Брат на неё внимательно посмотрел, затем, выгнув шею и глядя исподлобья, резко гавкнул в её сторону! Продавщица опешила, испуганно вздрогнула, нервно отскочила от прилавка. Это только его подзадорило, и он уже, как крупная овчарка, стал звучно поливать её раскатистым лаем! Слышно было на весь магазин, и не только! Ему хорошо давалась имитация — пантомима. Он умел любое животное изобразить, и поэтому, войдя в роль, он не только лаял: он рычал, скалил зубы и при лае, как собака, дёргался, наступая на прилавок! Все испуганно смотрели, а продавщица, не выдержав натиска, просто сбежала внутрь бытовых помещений. Только тогда, он постепенно успокоился и, наконец, перестав лаять, засмеялся. Засмеялись, облегченно, и все вокруг. Он всем объяснил, что с продавщицей поговорил на её языке.