Если бы он, в военной форме — военного прокурора, с большим пистолетом в кобуре зашёл бы к ним в гости — кормили бы не борщом, а икрой, которую мы видели у них вокруг в банках! Или брат их просто пристрелил бы!» — пронеслось у меня. «Ну что, пойдём в чайхану? — угадал мои мечты он. — Вот она, как раз рядом, сможем в обеденный перерыв оба здесь обедать. Давай посмотрим, стоит ли сюда приходить». Мы имели право расслабиться. Многое для себя сделали в течение недели. «Жалко, папы нет, — сказали мы одновременно, — он не понимает до конца, „что с мамой“, и думает, своим примерным поведением её уговорит, что он хороший». Мы часа три сидели после плова, пили зелёный чай, вспоминали Бардичев «недобрым словом», были довольны, что вырвались из этого дерьма, строили планы на будущее. «Диплом тебе всё же стоит получить», — сказал брат. «Да, я знаю, а затем я буду поступать в мединститут — психиатрия мне нравится». «Тем более что у тебя уже богатый опыт! А я попробую через некоторое время поступить на вечернее отделение юрфака. Из нас с тобой не получились механики, как из отца», — добавил он. — «Да, не получились, как в анекдоте „про каменщика“!» — «А ты имеешь в виду: почему у каменщика дети рождаются каменщиками, а у профессора — профессорами?» — «Да, тот пошлый анекдот», — который от тебя услышал в шестилетнем возрасте.

В общежитие вернулись поздно, но Шурка не спал, был навеселе, а Коли не было. «Где-то нализался — свинья!» — сказал я брату. Шурка смотрел на нас враждебно, злобно и, обратившись почему-то ко мне, сказал: «Ты моё сало съел?!». — «Жрать захотелось! — ответил я и спросил: — Что вдруг, тебе моча в голову ударила, что я твоё сало съел?! Что я тебе — хохол, чтобы твоё вонючее сало жрать?! Что за моча тебе в голову ударила, вонючка!». — «Я сейчас „поссу“ на твою постель!» — заявил Шурка, решив, что он у себя в колонии, и, расстегнув ширинку, направился к моей постели! Бить его не хотелось в общежитии. Я его толкнул в сторону его кровати, и он на неё завалился с ножками! «А-а-а, — зарычал он грозно, — зарежу, зарежу, убью, сука! Всё, тебе пришёл конец!» — и, поднявшись с кровати, он двинулся на меня. Я его перехватил и швырнул на пол. Он, как женщина лёгкого поведения, развалился на полу, но продолжал угрожать. Тогда я его взял за руки, брат — за ноги, мы понесли его к двери и, раскачав, открыли им дверь! Затем, так же раскачав, довольно далеко швырнули его в коридор, метров на пять. Он долго не вставал, затем неохотно, кряхтя от боли, собрался и куда-то ушел. Через час вернулся в комнату, но уже молчал, хотя и был заметно обижен. Эту процедуру выброса тела видели многие, как мужчины, так и женщины, но никто не вмешался, никто ничего не хотел от нас, никаких объяснений. Зато с нами стали здороваться, вежливо и охотно. Мы могли спокойно идти вечером и ночью через пустырь, мимо пьяных — нас зауважали. Стали приглашать в гости из соседних комнат. Один раз сходили к одной паре, лет 30, приехавшей из Новосибирска. Они были не алкашами и не зэками, а просто романтиками. Муж после водки заиграл на гитаре, жена поддержала. Затем пришла одна «строительница» моего возраста, но раза в три крупнее. Пока остальные пили, я с ней разговорился и через час отправился в её комнату, в «гости». Она готова была на многое: «Но не в первый раз!» — сказала. А мои назойливые приставания легко устраняла без видимого усилия. Почувствовав себя пушинкой, я быстро раскланялся и пообещал прийти в следующий раз. Хотя и знал, что прийти ещё один раз к ней — уж слишком, к ней и один раз прийти — нужно много выпить! После этого случая она ещё долго не могла успокоиться и приглашала в гости. Может быть, и пошёл бы, но брат резонно спросил: «А что ты с ней будешь делать?!». Было ещё несколько не хуже, чем она, но и здесь брат меня отговорил, убедил, что я заслуживаю чего-нибудь «получше». На заводе было немало, и даже «получше», но производственный процесс, а главное — конвейер, мешали коммуникации с женским полом.

Производство холодильников было поставлено на современный, автоматизированный, конвейерный уровень. Вначале на конвейерную ленту поступали детали, которые по мере движения по конвейерной ленте от одной работницы к другой собирались, а в конце уже выходил готовый холодильник с гордым названием «Памир», указывающим, что эти горы невдалеке! А дальше холодильники попадали на испытательную конвейерную ленту. Меня это действительно завораживало: «Вот, есть люди, которые умеют работать! Что-то чертят, рассчитывают, штампуют, сверлят, варят, монтируют!». В мои обязанности инженера-конструктора входило им помогать, создавать для них приспособления, так называемые кондукторы, чтобы рабочий воткнул, к примеру, сверло, крутящееся в станке, в дырку кондуктора, а деталь внутри этого кондуктора была вставлена. И дырка сверлится точно в нужном месте, а не где попало, и рабочему не надо самому напрягаться, рассчитывать, где сверлить дырку. Вставил деталь в кондуктор — и сверли! Но чтобы деталь вставить, надо иметь кондуктор, проводник иначе, а где его взять? А его и должен был я рассчитать, начертить, а затем в инструментальном цехе по моим расчётам сделали бы, что нужно. Но легко сказать: рассчитать и начертить! Во-первых, это не так просто. Это требует неимоверных усилий, знаний, здоровья и трудолюбия! Ничего этого у меня не было в полном объёме, а если сделаешь халтуру, то пойдут бракованные детали и виноват не рабочий, а ты — ты неправильно ему дырку обозначил! Какой выход из ситуации? Не рассчитывать кондуктор, ведь до меня рабочий как-то справлялся! Так что же ему мешает и сейчас обойтись без этого кондуктора? Всё равно будет сверлить — ему ведь нужно деньги зарабатывать! Другое дело, у меня: сделаю я им этот кондуктор — не сделаю им этот кондуктор — всё равно получу не больше и не меньше, чем 90 рублей. Но совсем кондуктор не делать нельзя — выгонят быстро! Значит, надо что-то делать, но не до конца. Создавать так называемую видимость кипучей деятельности! Для этого надо часто ходить в цеха, что-то замерять, записывать, общаться с молодыми женщинами в косынках, затем возвращаться в конструкторское бюро. Там немного «почертить», а больше общаться с сотрудниками. Затем опять вслух произнести: «Пошёл в цех». Стараться там несколько часов пробыть, затем опять в отдел! И такие круги совершать до 4-х часов, т. е. до конца рабочего времени. Затем быстро убежать к автобусной остановке! Задача утомительная и непростая. Требует глубоких психологических знаний человека, артистического таланта! Надо делать долго и не доводить до конца дело! Стараться как можно дольше продержаться и получать зарплату, хотя бы пару месяцев, ещё лучше — полгода — это было бы 540 рублей! В конструкторском бюро, кроме моего кульмана, на котором я что-то чертил, стояло ещё четыре: главного конструктора и трёх инженеров. Один был инженером первой категории — толстый, лет 45, писклявый, женоподобный — хохол из Запорожья. Положенного хохлу чуба, как у запорожских казаков, не было, вместо чуба — лысина была! Другой длинный, лет сорока, худой — конструктор второй категории, тоже лысина, а по бокам ещё и стриженный под машинку. Третий — говорливый интеллектуал и борец за справедливость, редкие зубы, большие, как лопаты, что, по моему убеждению, указывало на психическую неуравновешенность. Еще была одна 24-летняя конструктор, на пять лет старше меня, с гнилыми зубами и тоже редкими — сухая, как палка. Она прибыла из Ташкента после того, как там «затрясло». Звали её Наташа. Хотя её кульман располагался перед моим, но всё равно смотреть было не на что. Никакой эротической заинтересованности, даже когда наклонялась поднять упавший карандаш или резинку! К ней захаживал один улыбчивый — Петя, лет 28, инженер из Ремстройдормаша — коллега брата. У Пети голова была продолговатая, как кабачок! Когда он смеялся, казалось — нос складывался в гармошку. Он ласково называл Наташу «костяшкой». Любил, видать, пососать кости. И, наконец, стоял кульман главного конструктора по фамилии Пузач. Очень мрачный и тупого вида 45-летний, не то украинец, не то непонятно кто. Такой фамилии до сих пор не встречал.