А пока что в техникуме назначили день защиты дипломного проекта. Со стороны моего руководителя — Спектора, я любви не чувствовал. Но брат сказал, что с председателем комиссии — евреем Беккером, и заместителем председателя, тоже евреем — Шустером — он договорился: защита должна пройти гладко. Она и началась точно в назначенное время. Я, как и в Бердичеве, развесил свои чертежи. В этот раз мне предстояло от евреев защищаться! Брат сидел в зале и переживал. Увидев во главе длинного стола двух евреев, от которых предстояло защищаться, я понял: кто-то из них — Беккер, а кто-то — Шустер. А дальше кто-то задал мне первый глупый вопрос, на который я, конечно, не ответил. Затем второй глупый, но ехидный, последовал от одного из евреев: Шустера или Беккера. Затем третий — от Беккера или Шустера. А дальше мне было уже всё равно! И мне вскоре разрешили идти. «Спектор нагадил! — сказал брат по дороге. — Он написал плохую рецензию». «Да и остальные два еврея тоже подгадили!» — добавил я. «Да, суки! — согласился брат. — Херово было мне на это все смотреть!» — заключил он. «А-а-а-а — не защитили!» — злорадно повторила тёща, как будто мы оба с ним защищались.

Я ушёл из дому. Через забор жила еврейская семья, с которой я успел познакомиться: моя одногодка по имени Майя — студентка университета; её папа — участник войны; её мама — спрятавшаяся в годы войны в Средней Азии от Украины. Они ко мне относились с уважением и надеждой, в особенности, папа Майи. Я сказал, что не защитил диплом. «А что же ты не сказал раньше, что защищаешь? — „обиделась“ Майя. — Председатель комиссии в техникуме — отец моей лучшей подруги Беккер Вали». — «Не знаю, как Валя, но её папа мне очень не понравился!» — ответил я Майе. «Абрам Семёнович — чудесный человек!» — возразила Мая. «Я в этом сегодня убедился», — подтвердил я. «Ты недоверчивый и циник! — деланно обиделась Майя, затем рассмеялась. — Хотя и часто прав!». — «Всегда прав!», — скромно поправил я. «И самоуверенный», — добавила Майя. «Вот этого могло бы быть побольше!» — самокритично возразил я. «С тобой тяжело, — заключила она, — ты замечаешь только плохое». — «Я замечаю то, что надо исправлять у людей, в том числе, и у меня». — «Как же надо исправлять?» — спросила Майя. «Если бы мне дали такое право, я бы многих исправил, и, в первую очередь, старика Беккера. Я бы его отправил на перевоспитание, ну хотя бы на год, на Украину. Там бы он понял, что с евреями нужно дружить и не зазнаваться, а здесь он себя вообразил советским патриотом — „объективным антисемитом“. Он старается доказать, что ему всё равно, кто перед ним: еврей или таджик, и поэтому в первую очередь ударяет по евреям!». — «Нельзя так строго судить людей! — менторским тоном сказала Майя. — Наверное, ты не очень хорошо подготовился?». — «Ты просто не понимаешь значения защиты дипломного проекта в техникуме. Это чисто формальный процесс, главное — это вывесить на доске чертежи, а объяснительную записку с расчетами передать в комиссию. Все остальное проходит чисто формально — никто не читает эту записку и не слушает тебя. Если могут задать вопрос, то только „Где собираетесь работать?“. Затем говорят: „Хорошо, поздравляем вас с успешным окончанием техникума!“ — попытался я вразумить Маю. — Я первый в стране дважды дипломант всеукраинских и всетаджикских конкурсов артистов машиностроительного жанра!» — гордо, как мог, закончил я.

Когда через забор вернулся домой, брат был озабочен и раздражён — тёща злая. «Что, речь шла обо мне? — понял я. — Ну, ясно, твоя тёща надеялась, что я защищу и уеду, а теперь думает — буду ещё раз защищать дипломный проект — стану дипломантом всеукраинского и дважды всетаджикских конкурсов артистов эстрады».

Через день, после того, как у меня произошел «выкидыш диплома», жена брата родила ему сына, и он стал с радостью стирать пелёнки! «Идеальный муж! — подумал я. — Что ещё его тёще не хватает?! Она должна была бы быть счастлива иметь такого зятя! Конечно, ребёнок, квартира без удобств, и когда единственное удобство — это тёща, нелегко!». Я решил уехать в Бердичев, а там посмотрю, что дальше делать. «Я тоже, скорее всего, уеду, но перед этим попытаюсь поступить на заочное отделение юридического факультета», — решил брат. Когда я подал заявление об уходе на заводе бытовых холодильников, то ни Пузач, ни главный инженер не зарыдали и не отговаривали меня от такого шага. Мне показалось, что они даже как-то с облегчением приняли этот неожиданный подарок, и жадно, торопливо подписали моё заявление! «Может, еще и передумаю», — поиздевался на прощание я, но мой юмор не получил должной оценки. Стал готовиться к возвращению на «ридну неньку Украину»!

В душе надеялся там диплом защитить, с третьей попытки, ведь там не знают, что я и в Душанбе завалил.

В день отъезда я вновь получил те же десять крутых яиц, но от брата. Денег не было, жена его не работала, тёща тоже. До Москвы на трое суток хватит — решили мы, а там, в Москве, куплю чай в поезде, на это и на постель деньги были. Поезд в назначенный день отошёл от станции Душанбе и направился к станции Москва! Предстоял путь через Узбекистан, казахские степи мимо Аральского моря, дальше — Актюбинск, русские просторы, и только в конце — столица нашей Родины! Всё — как и в Душанбе из Москвы, год назад, но в обратном порядке. Я в день съедал по три крутых яйца и спал, а по пути заходили таджики, затем узбеки, дальше казахи, а затем пошли славяне — и русские в Москве. На Казанском вокзале в Москве я был уже без яиц, но с чаем. Переехал на Киевский вокзал и пересел в поезд Москва-Одесса. Соседкой, как всегда, оказалась старушка, но с крестиком на шее. Одна 50-летняя, примерно, тётка у неё спросила: «Из церкви, бабушка?». Старушка на неё строго глянула и правильно отреагировала: «Прочь пойди — лукавая!». Часов через десять езды появились хохлушки с мешками. Опять услышал милую украинскую мову, и заметил взгляды на себе. Вновь почувствовал себя «грузином», как Роберт в Душанбе. «Станция Бердичев», — без особой гордости объявил проводник. Я это и так уже понял и увидел отца на перроне, который напряжённо искал меня в окне. Удалось подкрасться сзади, незаметно, и похлопать его по плечу. «Как ты здесь оказался?» — бросился он меня обнимать. «Так я и не уезжал». — «Ты похудел», — огорчился отец. «Ещё бы, с 10 яйцами в кармане не наберёшь вес! — подумал я, но сказал: — Устал в дороге, четверо суток с лишним!».

«Как ты похудел! — ахнула мама. — Конечно, если Розочка там — хорошего не будет!» — сказала она в адрес тёщи сына. «Ты, наверное, голоден?» — спросил папа и опять не ошибся. «Хорошо, что Розочка там! — сказала мать, наблюдая, как я ем, и предложила после куриного бульона ещё и сметану. — Зато ты сможешь здесь диплом защитить — она тебе не сможет помешать, если, конечно, твой папочка тебе не помешает!» — посмотрела она в сторону отца. «Люся, ты опять за своё», — сказал вяло отец. «Да нет, я уже молчу, — так же вяло произнесла мать и добавила: — Он и сам поймёт — вы с Розочкой одна шайка-лейка!» — подытожила она. Всё же она была несколько спокойнее, чем до нашего отъезда. «Вот, уже твой Хейфец идёт! — недовольно объявила она, увидев через окно товарища по БМТ Хейфеца Гену, топающего по балкону. — А твоему папочке надо было обязательно сообщить, что ты приезжаешь!». Мать скептически наблюдала, как мы с Хейфецом хлопали друг друга по плечу, и когда мы разговорились, вышла из комнаты, произнеся: «Тебе надо отдохнуть после дороги». — «Понятно, — засмеялся Хейфец, когда она вышла, — это в мой адрес. Ты должен защитить диплом», — сказал он. «Я его почти защитил в Душанбе, только чуть-чуть опять не хватило! Третья попытка состоится здесь! Буду трижды дипломантом: всеукраинских и всетаджикских конкурсов „токарей по металлу, по хлебу и по салу“!». — «Они уже меньше звереют», — решил Хейфец. «Твоя тетя — немаловажный фактор их доброты», — возразил я. «Да, конечно, но я думаю, что они уже старые обиды забыли, и у тебя получится. По-моему, через пару недель начинается выдача тем проектов, я узнаю, — пообещал он. — Пойдём вместе, — предложил Хейфец, — разведаем обстановку. — А ты как-то изменился, стал старше. Я решил уехать в Питер — попробую поступить в художественную Академию, — объявил он. — Пойдём ко мне, посмотришь мои рисунки». — «Тебе разве дадут отдохнуть!» — сказала вслед нам мама. Бердичев не изменился, и в отличие от меня, не постарел. Бердичев так и остался юным и «нетронутым», хотя появилось много новых физиономий на улицах, незнакомых лиц. «Вон, Стасик идёт!» — показал Хейфец на противоположную сторону улицы. «Действительно, Стасик!» — согласился я и перешёл на его сторону. Стасик шёл гордо, чеканя каждый шаг, одет как «картинка», в расклешённых белых джинсах, остроконечных мокасинах, в яркой, цветастой, с пальмами и морем рубашке на выпуск. Вычурно и слишком уж гордо, с высоко поднятой головой с коротким ёжиком, не глядя ни вниз, ни по бокам, а только вперёд, он плыл как корабль по морю, чувствуя себя приманкой для бердичевлянок. «Разрешите познакомиться!» — произнёс я, похлопав его по плечу. «Ты откуда взялся?!» — ошалело смотрел на меня Стасик, и после непродолжительного похлопывания друг друга по плечу мы разговорились, вернее, разговорился Стасик. Спросил меня, где я, и узнав, что в Душанбе, больше ничего не спрашивал. Затем он недовольно посмотрел на Хейфеца, так что тот засуетился и сказал: «Ладно, я к тебе завтра зайду, мне надо ещё в одно место». — «Я, — сообщил Стасик, — уже месяц как из армии, служба была тяжёлой, но интересной. Окончил сержантскую школу, — сообщил он и добавил не без гордости, — зам. командира взвода!». И дальше Стасик подробно рассказал, как и где служил, вначале было тяжело, но затем быстро сам стал «дедом», а после сержантской школы был очень строг с солдатами, и у него во взводе была образцовая дисциплина.