Грудная клетка проломлена. Рубашка и пальто пропиталиськровью. Несомненно, легкие мгновенно опали, и даже до этого сердце моглоразорваться.

Она нежно прикоснулась к губам Эрона, пытаясь раздвинуть их(будто была его возлюбленной и, дразня, готовилась поцеловать, подумалось ей).Глаза Роуан наполнились слезами, а чувство скорби внезапно оказалось стольглубоким, что в памяти ожил аромат белых цветов на похоронах Дейрдре. Его ротбыл заполнен кровью.

Она посмотрела ему в глаза, уже не отвечавшие на ее взор.«Понимаю тебя, люблю тебя!» Она склонилась ниже. Да, он умер мгновенно. Умер отразрыва сердца, но не мозга. Роуан провела рукой по его векам, чтобы закрытьглаза, и задержала пальцы.

Кто в этом жутком остроге смог бы произвести приличноевскрытие? Стоит только взглянуть на пятна на стене.

Она подняла простыню повыше и затем сорвала ее, неуклюже инетерпеливо, – она и сама не могла бы объяснить почему. Правая ногараздроблена. Очевидно, нижняя часть ноги со ступней была оторвана ивпоследствии положена обратно в шерстяную штанину. На правой руке осталисьтолько три пальца. Два других были отрезаны. Кто-нибудь пытался подобратьпальцы?

Послышался скрежещущий звук. Это полицейский-китаец вошел вкомнату, его грязные сапоги производили жуткий шум.

– Все в порядке, доктор?

– Да, – ответила она. – Я уже почтизакончила. – Она перешла на другую сторону стола. Положила руку на головуЭрона, на его шею и стояла тихо, думая, слушая, предаваясь воспоминаниям.

Это был несчастный случай с машиной, примитивный и дикий.Если он и страдал, то это не наложило на него никакого отпечатка… Если он иборолся, чтобы избежать гибели, это тоже останется неизвестным навеки. Беатрисвидела, как он пытался увернуться от машины, или так она думает. Мэри-Джейнговорила, что он пытался избежать наезда. И не смог.

Наконец она натянула простыню снова. Ей хотелось вымытьруки, но где можно это сделать? Она подошла к раковине, повернула древний крани подставила пальцы под струю. Затем завернула кран и опустила руки в карманыхлопчатобумажного халата, после чего прошла мимо полицейского в маленькуюпереднюю с ящиками для невостребованных трупов.

Там был Майкл сигарета в руке, воротник расстегнут, –он выглядел совершенно разбитым от скорби и бремени утешений.

– Хочешь увидеть его? – спросила она. В горле ещестоял болезненный ком, но это теперь не имело никакого значения. – Еголицо в полном порядке. На все остальное лучше не смотреть.

– Думаю, нет, – сказал Майкл. – Я никогда небывал в таких местах прежде. Если ты говоришь, что его сбила машина и он мертв,мне нечего больше знать. Я не хочу его видеть.

– Понимаю.

– От этих запахов меня тошнит. Моне тоже стало плохо.

– Было время, когда мне приходилось привыкать кэтому, – сказала Роуан.

Он подвинулся к ней ближе, собрал волосы на ее шее в своюбольшую, грубую ладонь и неуклюже поцеловал жену, совершенно не похоже намилый, извиняющийся поцелуй, какой он позволял себе в течение недель молчания.Он весь дрожал. Роуан приоткрыла губы и ответила на поцелуй, сжимая Майкла вобъятиях, – или по меньшей мере пытаясь это сделать.

– Я должен уйти отсюда, – прошептал он.

Роуан отступила на шаг и заглянула в другую комнату. Китаец-полицейскийрасправил простыню, прикрывавшую тело, – из уважения, быть может, или дляпорядка.

Майкл уставился на ящики, стоявшие вдоль противоположнойстены. От того, что находилось внутри их, исходил невыносимый запах. Онаоглянулась. Один из ящиков не был закрыт, поскольку в нем лежали два тела. Лицотого, что лежало на дне, было обращено вверх, и над ним нависали заплесневевшиерозовые ноги другого. Но ужас состоял не в этом и не в зеленой плесени,покрывавшей головы, а в том, что эти двое были уже неотделимы. Невостребованныетела в интимном объятии, словно любовники.

– Я не могу… – сказал Майкл.

– Знаю, пойдем, – отозвалась она.

К тому времени, как они садились в машину, Мона пересталаплакать. Она сидела, глядя в окно, столь глубоко погруженная в свои мысли, чтоказалось невозможным заговорить с ней или как-то иначе отвлечь ее от печальныхдум. Время от времени она оборачивалась и бросала взгляд на Роуан. Встречаясь сней глазами, Роуан ощущала силу и тепло этого взгляда. За три недели, пока онаслушала, как это дитя изливает ей свое сердце, Роуан успела полюбить девочкувсей душой, хотя сомнамбулическое состояние зачастую не позволяло ей в полноймере оценить поэтичность повествования.

Наследница, носящая под сердцем ребенка, которому сужденоуправлять легатом. Дитя, обладающее чревом матери и страстностью опытнойженщины. Девочка, державшая Майкла в своих объятиях, та, которая в своембогатстве и неведении нисколько не опасалась ни за его изношенное сердце, ни зато, что он может умереть на самой вершине страсти. Он не умрет. Онвыкарабкается из этого болезненного состояния и подготовит себя к возвращению вдом жены! А теперь вся вина лежит на Моне, слишком опьяненной, оказавшейсявовлеченной в события, последствия которых ей придется расхлебывать.

Никто не разговаривал, пока машина продвигалась к дому.

Роуан сидела рядом с Майклом, борясь с желанием заснуть,погрузиться в забытье, затеряться в мыслях, текущих с постоянством иневозмутимостью спокойной реки, в мыслях, которые в течение последних недель,сменяя одна другую, теснились в ее голове, образуя завесу столь плотную, чтосквозь нее не могли пробиться голоса тех, кто был рядом, – словно ихзаглушал шум водопада.

Она знала, что намеревается сделать. Это станет еще однимужасным ударом для Майкла.

В доме царила суета. Повсюду стояли охранники. Однако этоникого не удивило, и Роуан не потребовала объяснений. Никто не знал, кто нанялчеловека, чтобы убить Эрона Лайтнера.

Селия предоставила Беатрис возможность «выплакать все» вгостевой комнате на втором этаже, которую обычно занимал Эрон, и теперьпродолжала заботливо опекать ее.

Приехал и Райен Мэйфейр – человек, всегда готовый пойти и накорт, и в церковь, всегда в костюме и в галстуке, всегда знающий, что и какдолжна семья делать дальше.

Все, конечно, смотрели на Роуан. Она видела все эти лица усвоей постели и в течение долгих часов, которые проводила в саду.