Сколько раз она пыталась сделать это с Лэшером, плюя нанего, с жалкой ненавистью твердя себе: «Убей его, убей его, убей его», – аон только смеялся. А этот человек умрет, если она ударит его своей невидимойяростью. Он умрет, как умирали другие – грязные, жуткие убийцы, искалечившие еежизнь.

Ужас. Тишина, покой в комнате. Она медленно повернулась,посмотрела сквозь дверь и увидела его, стоящего возле кровати, спокойносмотрящего на нее.

– Мне следовало бы опасаться тебя, – сказалон, – но я не буду. Боюсь только одного. Что ты не любишь меня.

– Ох, но я люблю тебя, – отозвалась она. – Ивсегда любила. Всегда.

Плечи его на миг опустились, всего на миг, и он отвернулсяот нее снова. Он был жестоко ранен, но никогда больше она не увидит на его лицетого беззащитного выражения, которое появлялось раньше. Никогда больше он непроявит к ней искреннюю нежность.

У окна, выходящего на веранду, стояло кресло, и он попривычке направился к нему и сел, все еще отвернувшись от нее.

«И я собираюсь ранить тебя снова», – подумала она.

Ей хотелось подойти, поговорить с ним, прикоснуться к нему ещераз. Поговорить так, как в первый день после того, как она пришла в себя,похоронив свою единственную дочь – единственную, которая у нее была, – поддубом. Ей хотелось открыть ему теперь свою абсолютную любовь и разгорающеесяволнение, которое она чувствовала тогда, свою абсолютную любовь, бездумную истремительную, без малейших предосторожностей.

Но, казалось, это совершенно недостижимо, после того каксказаны были последние слова.

Она подняла руки и с силой провела ими по волосам. Затем,скорее всего механически, потянулась к кранам душа.

Под струями воды мысли обрели четкость – возможно, впервыепосле произошедшего. Шум был приятен, а горячая вода ласкова.

Оказалось, у нее скопилось невероятное богатство платьев, изкоторых можно было выбрать подходящие на разные случаи жизни. Немыслимоеколичество одежды в стенных шкафах сбивало с толку. В конце концов она выбралабрюки из мягкой шерсти – старые брюки, которые носила вечность тому назад вСан-Франциско. А поверх надела обманчиво тяжелый с виду, свободныйхлопчатобумажный свитер.

Весенние вечера еще весьма прохладны. И было приятно ощущатьсебя снова в одежде, которую любила сама. Кто, подумала она, мог купить ей всеэти красивые платья?

Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала: «Ты можешьпотерять его, и на это есть причина, если не поговоришь с ним теперь, если необъяснишься с ним еще раз, если не постараешься побороть свой собственныйинстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему».

Роуан отложила щетку. Майкл стоял в дверях. Она никогда незапиралась на замок. Не сделала это и теперь. Увидев на его лице спокойное,понимающее выражение, Роуан почувствовала огромное облегчение. И чуть незаплакала.

– Я люблю тебя, Майкл, – сказала она. – Иготова прокричать это на весь мир. Я никогда не переставала любить тебя. Вседело в тщеславии и гордости, а молчание… молчание означало неудачу души припопытке вылечить и укрепить себя или, быть может, необходимое отступление, ккоторому стремится душа, как если бы она была неким эгоистичным организмом.

Он слушал внимательно, слегка хмурясь. Лицо оставалосьспокойным, но уже не принимало выражения невинности, как прежде. Глаза,огромные и блестящие как всегда, смотрели жестко, и под ними залегли печальныетени.

– Не представляю, как мог бы обидеть тебя именнотеперь, Роуан, – произнес он, – я в самом деле не могу, просто немогу.

– Майкл, но…

– Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобойслучилось. Знаю, что он сделал. Поверь, знаю. Но я не имею права винить тебя,сердиться на тебя, обижать тебя так же. Не имею!

– Майкл, я все понимаю, – сказала она. – Ненадо. Хватит, или ты заставишь меня плакать.

– Роуан, я его уничтожил. – Майкл понизил голос дошепота, как поступают многие, говоря о смерти. – Я уничтожил его, и этоеще не все! Я… Я…

– Нет. Не говори ничего больше. Прости меня, Майкл,прости ради себя и ради меня. Прости меня.

Она наклонилась вперед и поцеловала его, намеренно лишиввозможности вдохнуть, чтобы он не смог ничего сказать. И на этот раз, когда онсжал ее в объятиях, они были исполнены прежней нежности, былого драгоценноготепла и огромной заботы. Она снова ощутила себя защищенной – защищенной, какэто было при их первом любовном свидании.

Должно быть, сейчас происходило нечто более прекрасное, чемпросто возможность чувствовать себя в его объятиях, нечто более драгоценное,чем просто ощущение близости к нему. Но она не могла задумываться сейчас обэтом – конечно, дело было не в волнении страсти. Оно тоже присутствовало –очевидно, чтобы радоваться и наслаждаться снова и снова. Но здесь было ещенечто такое, чего она не познала ни с одним другим существом на земле, –вот, видимо, в чем дело!

Наконец он оторвался от нее, взял ее руки и поцеловал их,после чего ослепил ее снова открытой мальчишеской улыбкой, точно такой же,какую, как она думала, ей больше не удастся увидеть. А потом подмигнул исказал:

– Похоже, ты действительно любишь меня по-прежнему,малыш.

– Да, – отозвалась она, – очевидно. Я однаждыпоняла это, и так будет вечно. А сейчас давай выйдем из дома и пойдем под дуб.Я хочу немного побыть вблизи их – не знаю почему. Ты и я – мы единственныезнаем о том, что они там вместе.

Они проскользнули вниз по задней лестнице, через кухню.Охранник возле бассейна просто кивнул им. В саду стемнело, когда они нашлижелезный стол. Она прильнула к Майклу, и он прижал ее к себе. «Да, это толькосейчас, а потом ты снова возненавидишь меня, – подумала она. – Да, тыстанешь презирать меня».

Она целовала его волосы, щеку, терлась лбом о его колючуюбороду, ощущая ответное дыхание, глубокое и мощное – полной грудью.

«Ты станешь презирать меня, – думала она. – Но ктоеще может найти тех, кто убил Эрона?»

Самолет приземлился в Эдинбургском аэропорту в одиннадцатьчасов вечера. Эш дремал, отвернувшись от окна. Он увидел свет фарприближающихся машин, черных, немецкого производства седанов, которые по узкимдорогам доставят его и его маленькую свиту в Доннелейт. Такое путешествие можнобыло раньше совершить только верхом на лошади. Эш радовался предстоящей поездке– не потому, что любил опасные путешествия по горам, но потому, что хотелдоехать до долины без задержки.