— Одна из наших мудрейших хронистов, что умерла несколько лет назад, в одной из своих путевых книг сравнила неприкаянных кхтунов с бессмертным человеком в проруби. Или же с бессмертным человеком, подвешенным над слабым огнем.

Я изумленно моргнул, потянулся вперед и почти в неосознанном порыве мягко коснулся плеча сильги, прерывая ее до того, как она продолжила говорить.

— Дай мгновение… — попросил я.

Помедлив, сильга кивнула и съежилась на краю лавки. Заметив легкую дрожь ее плеч, я встал, наведался в свою комнату и вернулся с одеялом, накинув его на плечи девушки. Эти несколько мгновений позволили мне обдумать ее слова и кое-что понять:

— Бессмертный человек не может умереть…

— Верно.

— Но все же он человек.

— И снова верно.

— Он как и мы должен чувствовать все то, что почувствует угодивший в прорубь или на огонь обычный мирянин.

— Но кхтун в проруби не на мгновения. И ощутит он куда… больше…

— Хм… Пусть прорубь… Сначала он ощутит краткий ожог, а затем стремительно проникающую под кожу, следом в мясо и наконец достающую до самых костей убийственную ледяную стылость. Чуть позже руки и ноги скрутит, в голове зашумит, за лбом поселится тупая боль… Тут самое время тихо уйти на дно и умереть, но…

— Ты бывал в проруби?

— Я топил в проруби — спокойно ответил я — Связанную по рукам и ногам девушку твоих лет. Таков был древний обычай ее племени. Прорубь вместо висельной веревки. Но перед тем, как она умерла я трижды доставал ее из проруби, когда она уже почти не дышала. В стоящем прямо на речном льду шатре ее отогревали нагие тела соплеменниц, горячее питье и медвежьи шкуры. Когда она приходила в себя… я опять погружал ее в прорубь. Она, погруженная по шею, а временами окунаемая мной с головой, все время говорила, описывая свою жизнь, свои ощущения от воды, рассказывала о любви к мужу и родителям…

— Светлая Лосса… за что ее так?

Я покачал головой:

— Это не было жестокостью. Она умерла счастливой, зная, что умирает прощенной родным племенем.

— Прощенной?!

— Она совершила ужасное деяние. Ревнивая женщина страшна в своем гневе… Но племя простило ее, доказав это тем, что отогрела ее озябшее тело своими телами, забрав часть холода. А ее душу согрели плачем и слезами прощающихся с ней….

— Да уж… после каждой такой истории я понимаю, что многим пришлось в этой жизни куда хуже меня — тихо обронила сильга — Что ж. Тогда ты понимаешь, что чувствует кхтун. Без человеческого тела ему приходится все время испытывать боль. И чем древнее кхтун — тем мучительней эта боль.

— Откуда такие знания о том, что чувствуют кхтуны?

— Мы охотимся за ними века… — без малейшей гордости ответила девушка и пожала скрытыми под одеялом плечами — Мы наблюдаем, мы записываем. Чем старее кхтун, тем поспешней и опрометчивей он действует, оказавшись без теплого живого убежища. Изгнанный из людского тела, но не пойманный и не уничтоженный кхтун долгое время может жить вполне привольно — он похож на вынутый из печи медленно остывающий камень. Но с каждым новым днем тепло улетучивается, просыпается боль и… как ты думаешь, палач… насколько разумно может действовать пронзенный десятками игл пытаемый, чьи руки погружены в жаровню с пылающими углями? Он сможет неспешно придумать изощренный план по покорению очередной души и начать столь же неспешно приводить его в исполнение?

— Нет.

— Вот и я так думала… И так нас обучали — сильга взглянула в мою сторону широко раскрытыми слепыми глазами — И оказалось, что моя вера в знания сильг слишком уж слепа… Когда мы спустились к Ямам Буллерейла, я сразу ощутила присутствие кхтуна. Его зыбкие воздушные тропинки были повсюду. Тварь сновала по редколесью, принюхиваясь и приглядываясь, стараясь опутать призрачной паутиной очередную жертву. Все как всегда.

— Мы пошли по следу к пещере… и вошли под ее своды…

— И первые шаги от входа вглубь были столь же обычными — я уверенно шла по следу слабого кхтуна. Поверь мне, Рург — я не настолько безумна, чтобы пытаться в одиночку меряться силами со столь сильной и быстрой тварью как древний кхтун! Я бы не подвергла нас такой угрозе! Но я осознала с кем мы столкнулись лишь в тот миг, когда обрубила одну из дымных троп и вдруг поняла, что она слишком уж прочна и толста… Муравей не может протоптать тропы для жука. Кабан не может оставить за собой след медведя… Но медведь не покидал пещеры! — она взмахнула рукой, ударила пальцами о мою ладонь, крепко ее сжала, встряхнула — Понимаешь?! Медведь не покидал пещеры и потому остался незамеченным!

— Получается медведь остался в… проруби?

— Или в пылающей печи! Пребывая в страшных муках кхтун предпочел ничего не делать, чтобы никак не выдать своего присутствия…

— Но почему?

На меня снова взглянули начавшие проясняться глаза сильги:

— Не знаю — покачала она головой, медленно выпуская мою руку — Я не знаю, Рург… Но я испугана. И потому призвала сестер Лоссы, хотя мы стараемся держаться от них подальше. Но я так испугана, что…

— Ты потрясена схваткой — понимающе кивнул я.

— Нет! Я испугана! И не минувшей схваткой, а тем, что пусть не так быстро, но эта тварь явится за нами, Рург! Мы раскрыли его логово, и он пустился в преследование. Ты ведь видел?

— Да… я видел… я ощущал погоню всей шкурой — отозвался я и встал, увидев приближающихся трактирных служек — Вот и воистину заслуженный нами ужин.

— Я голодна…

— А тот кхтун, кого ты почувствовала там в Ямах… он куда делся?

— И кхтун голоден — ответила Анутта — Последнее что я почувствовала, так это обрыв нити…

— Обрыв нити?

— След слабого кхтуна резко оборвался. И тут же ему на смену пришла вонь матерой старой твари… Помоги мне…

— Сиди — остановил я ее — Принесу стол сюда.

— Благодарю.

— Что сделают сестры Лоссы?

— Ритуал очищения — сильга выплюнула эти слова с нескрываемой брезгливостью — Я устала от разговоров, Рург…

— Значит самое время молча предаться насыщению — улыбнулся я, ставя перед сильгой пока еще пустой стол.

— Твой друг с грехами захочет узнать эту историю.

— Маквору я расскажу все сам. Лишь мной увиденное…

— Мало ведающим снятся хорошие добрые сны, палач. Помни об этом…

— И порой слишком уж безмятежно почивающих убивают прямо во сне — ответил я — Так не лучше ли терпеть бессонницу и кошмары, госпожа Анутта?

Смерив меня долгим усталым взглядом,