вдоль стены, дважды свернул и вскоре оказался у куда меньших по размеру задних черных ворот. Как и положено, в такое время они были закрыты, но хватило двух ударов кулаком, чтобы за ними послышался недовольный старческий голос, после чего лязгнула запором калитка и передо мной появился старый Маквор, бессменный старший заднего трактирного двора.

— Кого тут… ох! — вздрогнув, он подался назад, приподнимая фонарь — Рург?!

— Те комнаты свободны? — выдохнул я.

Свет фонаря осветил покрытых грязью лошадей, задержался на сильге, и старик скрылся за калиткой. Что-то снова лязгнуло и одна из воротин плавно и бесшумно приоткрылась, позволяя нам войти.

— Входите! Что нужно?! Куда ранен? Она? Костоправа звать? — короткие и важные приказы и вопросы без ненужной шелухи.

Когда того требовалось Маквор умел быть лаконичным.

— Только комнаты — тихо произнес я, вводя лошадей и глядя как за нами закрываются ворота.

Увидев куда направлен мой взгляд, старик щелкнул запором и с деловитостью много чего повидавшего на своем веку человека поинтересовался:

— Следом идет кто?

Я мотнул головой:

— Нет…

— Давай за мной…

Дальнейшие хлопоты остались в моей голове смутным и почти бессвязным воспоминанием.

На заднем дворе трактира имелся крепкий старый каменный сарай, что был разделен дощатой перегородкой на две комнаты. Каждая с отдельным входом. Каждая с видом на наваленную и пока еще не сложенную гору доставленных дров — скоро зима и самое время позаботиться о том, чтобы многочисленные очаги трактира не угасли в долгие снежные вечера. В этих комнатах мы и расположились. Я помню, как уложил девушку на постель, как затащил в другую комнату все сумки и седла, как передал лошадей подбежавшему пареньку, велев позаботиться о них хорошенько. Тот лишь испуганно кивал, не в силах отвести взгляда от красной отметины на моей груди. Получив затрещину от Маквора, паренек с благодарностью кивнул и ушел, уводя устало шагающих лошадей. Позже я загляну к ним в конюшню… позже…

Еще помню, как склонившись над сильгой, сумел разобрать ее слова, как влил ей в рот еще несколько капель из другого стеклянного флакона, после чего вложил его ей в руку и плотно прикрыл дверь, устало опустился на стоящую у стены скамью, со стоном вытягивая ноги. Подошедший Маквор без особого удивления узнал от меня, что девушка просила к ней никого не впускать до самого рассвета. Он ничего не стал спрашивать — несомненно успел увидеть красные нити в ее волосах, да и сама ее почти мужская одежда говорила о многом.

Но в его глазах читался безмолвный вопрос — палач и сильга?

Как так?

Что свело их на дороге?

И чем была омрачена эта дорога, раз они явились посреди ночи все в грязи и крови?

Но он сумел удержать себя от лишних вопросов. А я, сидя кулем на скамье, растирая ладонями зудящее от царапин лицо, попросил о главном — привести сюда старшую сестру Лоссы. Да прямо сейчас. Да посреди ночи. И без лишнего шума… А пока они не пришли — мне бы большую лохань горячей воды… нестерпимо горячей… И благодарю за терпение и гостеприимство…

* * *

Я мало что знал о храмах Светлой Лоссы и еще меньше о тех, кто ей служит. Все мы то и дело поминали Светлую Лоссу в трудные времена, прося защитить, пособить, подсказать. Все мы с детства помним посвященные Лоссе истовые слезливые и бормотливые молитвы бабушек и матерей, что сидят у постели мечущегося в простудной лихорадке ребенка. Спаси и защити, добрая Лосса…

Раньше и я поминал Светлую Лоссу чуть ли не через каждое слово. Но после того страшного дня на поле боя… и после той страшной ночи… я перестал произносить ее имя и просить ее защиты.

Нет… не так… порой с моих губ срывалось ее имя, но… это были остатки прежней въевшейся привычки. В моих словах больше не было веры. Почему я перестал верить? Не знаю. Однако считал, что такому как я — палачу, платному расчленителю и убийце — вполне подходит неверие в небесные силы. Ведь даже если где-то там над облаками высится священная небесная гора на чьих склонах раскинули прохладные зеленые горные луга для праведников… мне туда точно никогда не попасть. Путь моей души после смерти бренного тела лежит вниз — под каменные корни великой горы. Прямиков в огненную тьму Раффадулла… И я давно свыкся с этой мыслью. И давно перестал проводить ночи напролет в раздумьях о судьбе своей души. Я выбрал свой путь. И с него уже не свернуть. А раз так — к чему думать о неизбежном?

Когда я последний раз был в храме Светлой Лоссы?

Давно…

А когда последний раз встречался с кем-нибудь из сестринства Лоссы?

Пожалуй, пару лун назад… на главной улице Элибура. Молодая еще женщина в светлых одеяниях прошла мимо, наградив меня настолько укоризненным взглядом, что я на миг почувствовал себя не взрослым мужчиной, а нашкодившим ребенком, кого ждет заслуженная порка…

Смешно…

И вот я снова выдерживаю не менее укоризненный взгляд куда дольше прожившей женщины, что еще не вошла в ту пору, когда ее назовут старухой, но уже ступила на порог того проходного зала нашей жизни, что именуется Старость. Впрочем, блеск ее внимательных цепких глаз, прямой и живой, куда сильнее подошел бы полной жизни молодухе, что выискивает среди танцующих того, кто зацепил ее сердце. Здесь же почтенная женщина смотрела не на суженного, а на успевшего немного вздремнуть грязного палача с окровавленными руками.

Я невольно улыбнулся…

— Смешно тебе? — вопросила она, упирая ладони в бока.

— Смешно — признался я, продолжая сидеть на лавке, что стояла у стены меж двух закрытых дверей. За одной лежащая в постели сильга, а за другой все наши вещи. Я же сторож при всем этом, причем сторож простой, раз меня свалила столь крепкая дремота, что я проснулся лишь за пару мгновений до того, как она ткнула меня в плечо коротким деревянным жезлом, что сейчас свисал на петле с ее правого запястья.

Сестра Лоссы, прямая, худая, с туго стянутыми мышиными волосами, продолжала неспешно изучала меня своими удивительно живыми глазами, что оживляли ее узкое лицо и помогали не заметить осуждающе сжатых тонких губ и слегка раздвоенного подбородка.

— Я Ксаллопа. Одна из трех старших сестер главного храма Буллерейла.

«Одна из старших, но уж точно не главная» — мелькнуло у меня в голове, но вслух я произнес совсем иное:

— Я Рург.

— Палач! — это слово она выплюнула с нескрываемым