темноте кривых и мокрых деревьев с отслаивающейся корой. Где могут висеть эти страшные дымные веревки, что быстро превращаются в когтистые лапы?

Погоди, Рург… а где бы проложил свои тропы ты, будь ты кхтуном обитающим в сыром пещерном могильнике посреди умирающего леса?

Светлая Лосса… да мне-то откуда знать? Я ведь не по чащам темным брожу. Я хожу по дорогам и тропам…

Дорогам и тропам…

Подкинув обмякшее тело что-то невнятно бормочущей сильги, я, не сбавляя шага, взмахнув пылающим факелом, обрушил его удар на покрытую темной слизью удивительно большую паутину, обрывая ее и тут же устремляясь в открывшееся пространство. Под сапогами заскрежетали камни, зачавкала грязь, но я удержался и продолжил уходить от каменистой старой тропы, одновременно поднимаясь по склону.

По тропам и дорогам ходят люди — а ведь на них и охотится кхтун. Как андорманская рысь держится звериных троп, устраивая засады на нависающих над ними ветвях, чтобы обрушиться на ни о чем не подозревающего оленя, пришедшего на водопой, так и кхтун должен держаться поблизости от дорог…

И раз так — то и свои невидимые нити-тропки он должен был проложить не посреди нехоженых дебрей, а рядом с единственной обихоженной тропой! Хищник крадется там, где бродит его добыча…

Протискиваясь между тонких мертвых стволов, ломая их, выворачивая и опрокидывая вместе с корнями, оскальзываясь на их отлетающей лохмами тонкой коре, роняя искры с факела, неся на плече продолжающую бормотать что-то сильгу, я с влажным треском прокладывал себе путь двигаясь вдоль покинутой тропы. Шипящий от влаги факел тусклым желтым дымным шаром висел у меня перед глазами, толком уже не разгоняя тьму. Правильно ли я иду?

— ХЭЙ! — мой крик взлетел… и затих среди сплотившихся деревьев — ХЭЙ!

Неожиданно близкое лошадиное ржание заставило меня вздрогнуть, чуть сменить направление и, что казалось невозможным, начать ступать быстрее. Я торопился изо всех сил, всей мокрой заледенелой спиной ощущая приближающуюся угрозу. Что-то страшное преследовало нас. Что-то безмолвное и чудовищное таилось в этом больном лесу, поджидая шанса ударить дымными когтями…

— Неспешная теплая поездка — бормотал я, с остервенением ломая факелом преграждающие путь тонкие гнилые ветви — Вкусная трактирная еда… заросшие последними цветами заливные луга… танцующие в полях деревенские девушки и долгие закатные песни… Да… вот чего я хотел… вот чего!

Ударив плечом, я повалил вставшее на пути дерево и оказался в нескольких шагах от помоста, где встревоженно ржали лошади. Эти животные куда чувствительней толстокожих людей. Лишь бы не понесли…

Опустив девушку в грязь, я бросился к лошадям. Путаясь в поводьях, отвязал их, отпустил на всю длину и зацепил за переднюю луку своего седла. Подхватив сильгу, закинул ее на лошадиный круп, взлетел следом и, едва утвердившись в седле, ударил сапогами.

— Ха! ХА! — мой крик заставил животных рвануться вперед, а я, держа над головой уже начинающий затухать факел, глядел только вперед и вверх — на узкую каменистую тропу, что вела к краю этой проклятой чаши, что почти сожрала нас — ХА! ХА!

От неожиданного укола в ушах я подался вперед, поднял плечи, съежился, но не бросил поводья и факел.

— Ха! Ха!

Пролетая мимо накрененного дерева, я с ужасом заметил в свете факела, как несколько ветвей вдруг упали, словно срубленные невидимым мечом.

— ХА!

Ломота в ушах стала невыносимой. Запрокинув голову, я закричал, чувствуя, как в переполненной красным туманом боли голове что-то лопается. Мой крик, хриплый, надрывный, погнал лошадей вверх куда лучше понукания. Еще несколько мгновений… и мне в уши словно влили по кувшину ледяной ключевой воды, что немедленно принесла облегчение. Хрипло дыша, я опал в седле, скрючился, зарываясь мокрым лицом в густую лошадиную гриву.

Мы вырвались из темной ловушки.

Не знаю как, но я понял — мы вырвались.

Что ж… теперь я знаю, что чувствую приговоренные, когда я подвергаю их мучительным пыткам…

* * *

За оставшиеся до Буллерейла две лиги я остановился лишь однажды — ненадолго пришедшая в себя сильга схватила меня за ногу, прошептала несколько слов и снова обвисла. Но сказанного хватило. Спешившись, огладив лошадей, немного успокоив их ворчливыми похвалами, я забрался в указанный наружный карман одной из сумок и достал из него деревянную шкатулку. Открыв, увидел заткнутые пробками горлышки нескольких флаконов и выбрал первый. Откупорив, принюхался и, уловив запах мяты — как и требовалось — влил четыре капли в приоткрытый рот Анутты. Убрав все обратно, вскочил в седло, и мы помчались по дороге, обгоняя испуганно вскрикивающих спросонья редких деревенских возчиков, что спешили доставить к утру свежую зелень и овощи на рынок.

В моей голове была пустота. Я не думал вообще ни о чем, сосредоточившись на бездумной скачке к разливающемуся впереди сначала зыбкому, а затем становящемуся все ярче световому мареву.

Буллерейл городок не слишком большой, но в ночную пору на его улицах и остатках защитной стены горят яркие масляные фонари. Их свет и стал для меня путеводной звездой, чье мерцание помогло прогнать все ненужные пока мысли. И лишь когда копыта лошадей загремели по брусчатке, я пришел в себя и натянул поводья, замедляя лошадиный бег.

Пошатываясь в седле, я огляделся и тут же углядел то, что видит большая часть въезжающих в город — три зеленых огонька у дороги. Я в нескольких шагах от самого подходящего для нас сейчас места. И если я сознательно вел сюда лошадей — я этого не помню. Морщась от пульсирующей в голове боли, я спешился, потянул лошадей за собой и… чуть не наткнулся на подступившего ко мне незнакомца, чей подозрительный взор не отрывался от свисающей с лошадиной спины девушки.

— А что это у нас… — тут он увидел мое лицо, затем красную отметину ладони на моем покрытом грязью плаще и… отпрыгнув спиной назад, он согнулся в глубоком поклоне — Прошу прощения, господин!

В следующий миг он уже убегал прочь, на бегу придерживая болтающиеся на поясе ножны. Судя по его почти форменному серому плащу, он из добровольного ночного патруля. Один из тех, кто бродит ночью по городским улицам и приглядывает за порядком. А значит очень скоро о явившемся посреди ночи в город окровавленном палаче узнает городская стража, что не замедлит явиться. Да и плевать… мне сейчас на все плевать.

Три зеленых фонаря высились над главными воротами постоялого двора Щедрая Лосса. За воротами обрамленный хозяйственными постройками большой двор, что упирается в каменную двухэтажную крепкую постройку, чей просторный трактирный зал никогда не пустует. Да… Но я двинулся