– Кристина, не делай этого! – истошно закричал он.

Силуэты мгновенно исчезли, зато из других окон стали выглядывать люди, кто-то даже недовольно постучал по стеклу, а он продолжал кричать, сам не понимая, что кричит, пока не сорвался на хрипоту и не зашелся в кашле. В этот момент распахнулось ее окно, и Кристина громко, с нескрываемой злобой сказала:

– Если не хочешь, чтобы меня выселили из квартиры, немедленно уйди.

И так резко захлопнула створку, что задрожало со звоном оконное стекло.

Он понял, что ему нужно. Он должен забыться. Он должен забыть ее. Главное – чем-то перебить…

Он вернулся на стоянку и, хотя после выпитого с трудом держался на ногах, сел за руль и поехал в центр, где в ту пору едва ли не на каждом углу стояли дешевые проститутки. Подъехав к одной из таких точек, он наугад указал на девушку, которая в неверном свете фонаря показалась ему чем-то похожей на Кристину.

Он привез ее на какую-то специально оборудованную для таких встреч обшарпанную квартиру, адрес которой дал ему охранявший девиц кавказец, уложил ее в постель и все время пытался вести себя так, как вел себя с Кристиной, ожидая и от нее похожей реакции. Девочка не понимала, чего от нее хотят, и все время бормотала какую-то ерунду, причем каждый раз начинала со слов «А вот у меня был один клиент…»

Наконец он не выдержал, оделся, швырнул пачку купюр на журнальный столик и вышел, громко хлопнув дверью.

Эксперимент не удался. Притяжение Кристины, ее вкус, ее запах невозможно было перебить ничем.

Не спасала и выпивка. Ни вино, которое, не дожидаясь заказа, подносила ему Алла, ни водка, которой он угостил однажды двух каких-то весьма потрепанных девиц, встреченных возле круглосуточного магазина, куда зашел после «Парадиза» за сигаретами. Одна из них, с огромным синяком под глазом, попросила у него мелочи, которой им не хватало на бутылку дешевого вина.

– А может, водочки? – неожиданно для самого себя спросил Сергей.

– Угощаешь? – задорно поинтересовалась девица.

– Угощаю, – сказал Гордеев, почувствовав, что в этот вечер не наговорился с Аллой и нуждался в новых собеседниках.

Он сходил в магазин, купил пол-литра водки, копченую колбасу, порезанную тонкими ломтиками, и пластиковые стаканчики.

Девчонки ждали его на лавочке.

– Ну что, красавицы, за знакомство? – предложил Сергей, налив каждой по полстакана.

Они с готовностью выпили, хотя было видно, что делают это сегодня не впервые.

– Вот сразу видно, хороший человек, – сказала девица с синяком, кокетливо подмигнув Сергею, и, повернувшись к подруге, добавила: – А ты говоришь, приличного мужика не найти.

Подруга, в поношенных серых джинсах и неопределенного цвета болоньевой курточке, молчала, но не сводила с Сергея глаз, хлопая неумело накрашенными ресницами.

Сергей налил по второй и вдруг услышал у себя над ухом грубый мужской голос:

– Зойка, сука! На минуту оставил – она уже с мужиком! Тебе одного фингала мало? Кто этот козел?

Сергей посмотрел на говорившего. Перед ним стоял совершенно уголовного вида и, как позже выяснилось, уголовного прошлого парень лет тридцати, бритый наголо, с татуировками на обоих кулаках, которые он уже начал сжимать.

Девчонки вскочили с лавки, а та, что все время молчала, спряталась за плечом Сергея.

– Ты чего разорался? – крикнула Зойка. – Не видишь, приличный человек, водочкой угощает…

Парень как-то сразу осекся и, разглядев разложенное на лавке угощение, подобрел лицом и обратился к Сергею:

– Извини, братан! Сам же знаешь, какие они, бабы… Я ее сегодня, считай, уже один раз из чужой кровати вытащил…

– Так уж и из кровати?! – с вызовом сказала Зойка.

– Помолчала бы, – огрызнулся парень и протянул руку Сергею: – Вова!

Сергей молча налил Вове полный стакан.

Парень оказался словоохотлив и после второго стакана начал рассказывать какие-то истории из своей жизни, начинавшиеся либо со слов «Помню, как-то у нас на зоне…», либо «Вот была у меня одна баба…». Сергей, полагавший, что нашел с кем поговорить, вынужден был превратиться в слушателя и даже не заметил, как безымянная Зойкина подруга стала прижиматься к нему и поглаживать рукой его брюки где-то в районе молнии.

Только один раз Вова прервал свои байки и с какой-то почти робкой улыбкой обратился к Сергею:

– Слышь, братан, а может… еще одну возьмем?

Сергей вынул из кармана купюру и протянул ее Зойке, которая тут же помчалась в магазин и через пару минут вернулась со второй бутылкой.

А Вова все не унимался:

– Вот скажи, почему они все такие? Кормишь ее, поишь, трахаешь, а она все норовит другому мужику в штаны залезть?

Сергей молча разливал водку, а его собутыльник, кивнув на свою подругу, которая в этот момент о чем-то стала шептаться с девицей в болоньевой курточке, ненадолго прервавшей свои прижимания и поглаживания, спросил:

– Скажи, чего ей не хватает? Вот чего ей еще от меня надо?

Сергей немного помолчал, поставил бутылку на лавку и рассеянно проговорил:

– Чего? – удивленно переспросил Вова.

– Да так, ничего… – пробормотал Гордеев и вдруг, глядя куда-то в сторону и невольно подражая знаменитой интонации Вознесенского, которую они так любили воспроизводить с однокурсниками в университетской курилке, громко продекламировал:

И залпом выпил полстакана водки.

Бывший уголовник, явно не ожидавший получить подобный ответ на терзавшие его вопросы, начал растерянно моргать и замолчал, так что Сергей услышал, как Зойка прошептала своей подруге:

– Надо бы отблагодарить хорошего человека. Я бы и сама, да мой убьет меня, ты же знаешь…

Та молча кивнула.

От ее благодарности, которую он получил здесь же, за магазином, куда она отвела его, пока Зойка отвлекала Вову пьяными поцелуями, утром было невыносимо тошно.

Он сидел на кровати, уставившись в висевшее напротив зеркало, в котором так часто отражались их с Кристиной любовные игры.

– Ну, что, Гордеев, на кого ты стал похож?

«На Есенина из книжки, – ответило его помятое отражение. – „Я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт…“ Дальше – в петлю».

Он встал, принял холодный душ, выпил две чашки крепкого кофе, привел себя в порядок, еще раз с отвращением взглянув в зеркало, и пошел на стоянку. Что бы ни происходило вечером, каждое утро он отправлялся на работу, стараясь, как и прежде, появляться в редакции раньше всех. Он понимал, перестань он вообще ту да приходить, журнал свое существование не прекратит, поскольку запушенная им два года назад машина работала бесперебойно и не нуждалась в его постоянном контроле, но рабочий график был его единственным спасением, единственной силой, способной привести в чувство и не дать опуститься окончательно.