«ДЯДЯ ВАНЯ». БРОШЮРА НА ЧЕШСКОМ ЯЗЫКЕ, ВЫПУЩЕН­НАЯ К ГАСТРОЛЯМ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА В ПРАГЕ, АПРЕЛЬ 1906 г. Обложка с портретом О. Л. Книппер в роли Елены Андреевны

и мечтают о новом строе,когда человек уже будет знать, зачем он живет и за что стра­дает ...) Здесь мы находим определенные точки соприкосновения. Глубинное течение чувств роднит нашу современность и Чехова».

Не все статьи, признающие актуальность чеховского творчества, говорят о про­грессивности их авторов. Нередко высказывания, изобилующие фразами о гуманизме Чехова, о его светлой мечте, об устремлении в будущее и т. д., представляли собой лишь набор громких слов или же преследовали цель приспособить Чехова к идеологии бур­жуазии, изобразить его поборником буржуазной морали. Именно в этом духе была на­писана упомянутая выше программная статья к постановке «Трех сестер». О позиции автора статьи лучше всего говорит его же утверждение,что Чехов будто бы «испытывал ужас от возможной гибели буржуазного общества» и что «именно в „Трех сестрах" этот ужас прозвучал сильнее всего» («Narodm a Stavovske divadlo», 1932, с. 17, str. 2).

Что же в действительности представляла собой постановка «Трех сестер» и в чел» выражалась ее так громко декларированная актуальность?

Судя по отзывам критики, постановщик В. Новак мало заботился о том, чтобы дать верное сценическое воплощение «Трех сестер»: у пьесы было отнято «то устремление вперед, которым так ценен и силен Чехов». Она исполнялась так, что «у зрителя оста­лось впечатление жанровой картинки, рисующей провинциальную ограниченность и беспомощность недоучек, притворные чувства, прикрывающие внутреннюю пусто­ту» («Центральная Европа», Прага, 1932, № 3, стр. 172).

Резкую критику этого спектакля дал в газете «Rude pravo» (1932, № 9, от 12 января) передовой деятель чешского театра Франтишек Шпитцер:

«Русский писатель и драматург Антон Павлович Чехов (...), „Три сестры" кото­рого были ныне вновь поставлены в Пражском Национальном театре, имеет для нас, работников пролетарского театра, особое значение. Влияние Чехова, главным образом благодаря усилиям выдающегося режиссера Станиславского, утвердилось и в совре­менном рабочем и крестьянском театральном творчестве Советского Союза (...) Еще более ощутимо влияние Чехова на театры народов СССР (...) Пражский Националь­ный театр, и в особенности чешский коллега Станиславского г. Войта Новак, режиссер „Трех сестер", не только не понял, что именно в Чехове является прогрессивным и способным к диалектическому развитию, но даже умышленно затушевал этот харак­тер его творчества' (...) В сцене первого акта, где Тузенбах говорит о своей тоске по труду и о надвигающейся сильной буре, которая „скоро сдует с нашего общества лень равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку", во всех тех местах пьесы, где зритель должен был бы слышать „скрип колесницы истории", г. Новак непременно дает „игру на рояле" и тому подобное, чтобы слова не были поняты; то, что не стер перевод­чик, зачеркнул режиссер; во время заключительных слов Ольги сцена обставляется всяким мебельным хламом, чтобы зритель не мог сконцентрировать свое внимание на словах г-жи Досталовой; г-жа Досталова должна была теребить локоть своей партнер­ши, чтобы то, что она говорит, не производило сильного впечатления (...)

Верная постановка „Трех сестер" могла бы оказать творческое влияние на жалкое состояние современной драматургии. Постановка г. Новака является пустым жестом, •которым Национальный театр хочет прикрыть кризис идеологии буржуазного класса» Таким образом, попытки уложить Чехова в прокрустово ложе буржуазной идео­логии не дали и не могли дать положительных результатов. Видимо, это поняли и сами буржуазные театральные деятели, так как в последующие годы Чехов явно не входил в круг их интересов. В 1934 г. исполнилось тридцать лет со дня смерти, а в 1935 г.— семьдесят пять лет со дня рождения Чехова, однако в Чехословакии эти даты прошли почти незамеченными.

По этому поводу на страницах газеты «Rude pravo» (1935, № 52, от 2 марта) вновь выступил Франтишек Шпитцер:

«У нас нет слишком большого культа А. П. Чехова, дореволюционного писателя и драматурга. Господа из Национального объединения 18 вообще не любят литературу, их „славянство" исчерпывается преклонением перед Гитлером и пением „Гей, славя­не!" Но еще больше, чем национально-объединенные славяне, вынуждены сторониться Чехова господа реформисты. Не потому, чтобы Чехов был революционер. Ничуть А потому, что он как раз непримиримый обличитель всякого реформизма, всякой поло­винчатости. Чехов является мастером в показе несоответствия между словами людей и их поступками, между фразами и скрывающимися за ними действительными интере­сами людей. В нынешнем году Чехову исполнилось бы 75 лет. Однако, судя по репер­туару крупных театров, не видно, чтобы этот факт кого-нибудь особенно беспокоил. Только радио недавно организовало вечернюю передачу „Чайки", а г. Пероутка 19 в журнале „Рг itomnost" уныло разговорился о Чехове, но не для того, чтобы воскре­сить его, а, скорее, чтобы окончательно похоронить (...) Хоть кто-нибудь нашелся бы среди теперешних так называемых авангардных писателей, кто сумел бы так потря­сающе раскрыть празднословие нашего времени, как это умел делать Чехов. По всей вероятности, эти писатели должны были бы начать с себя и разобраться в своих же соб- -ственных фразах».

Шпитцер прилагал усилия, чтобы некоторые пьесы Чехова были поставлены теат­ральными коллективами, входящими в руководимый им Союз рабочих любительских театров Чехословакии (DDOC). «В воскресенье мы будем играть две одноактные пьесы Чехова— „Предложение" и „Свадьбу". Летом мы собираемся вернуться к Чехову в Лесном театре на Модржанах»,— писал он в этой же статье.

Союз DDOC рекомендовал любительским рабочим труппам также сценические переделки рассказов Чехова. В 1936 г. Союз вместе с прогрессивным чешским издатель­ством П. Прокопа выпустил сборник пяти одноактных пьес, предназначенных для ве­черов советско-чехословацкой дружбы и для самодеятельных драматических театров; в числе пьес, вошедших в сборник, были и две инсценировки рассказов Чехова — «Хористка» и «Лошадиная фамилия».

В 1938 г. крупнейший чешский переводчик с русского языка Богумил Матезиус (Bohumil Mathesius) перевел «Лебединую песню» и «Юбилей». Вместе с «Игроками» Гоголя они были поставлены на сцене Виноградского театра (премьера25 мая 1938 г.). Положительную оценку этот вечер одноактных пьес получил в рецензии Юлиуса Фу­чика, напечатанной в газете «Rude pravo» (1938, № 124, от 27 мая).

«„Лебединая песня", — пишет Фучик, — это творческий эксперимент. Этот свой „драматический этюд" Чехов построил на двух персонажах— на актере Светловидове, который произносит получасовой монолог, и на суфлере Никитушке, который молчит на сцене 2о.Обе роли представляют трудную задачу для исполнителя. Смелость драма­турга требует здесь такой же смелости актера и необычайного богатства выразитель­ных средств, способных удерживать внимание зрителей в течение весьма длительного времени. И большим достижением Франтишека Коваржика было то, как он —