Вместе с тем Джо понимал, что это ее признание былопоследним даром — единственной по-настоящему ценной вещью, которую Кейт моглаотдать ему. Ее слова открыли им обоим чудесную и пугающую правду, которую онистарались не замечать, прячась за условностями и правилами приличия. На краткоемгновение Джо вдруг ощутил, что сам стал уязвимым, и вероятность того, что онможет никогда не вернуться оттуда, куда теперь уезжал, ужаснула его до глубиныдуши. Глядя на заплаканное личико Кейт, Джо почувствовал, что благодарен ей закаждое мгновение, которое они провели вместе, и, куда бы он ни попал и что бы сним ни случилось, он никогда не забудет ее…

Когда громкоговоритель объявил, что посадка на рейс доНью-Йорка заканчивается, Джо наклонился и поцеловал Кейт, сознавая, чтосдерживаться и подавлять свои чувства уже поздно. Поздно и бессмысленно. То,что случилось, было, наверное, неизбежно. И, что бы ни связывало их теперь, обазнали: эти чувства относятся к разряду уникальных, единственных в своем роде,неповторимых — таких, что ни измерить их, ни забыть, ни обрести вновь с кем-тодругим им не удастся, как бы они ни старались.

— Береги себя, — проговорил Джо хриплым шепотом.

— И ты тоже будь осторожен… Я люблю тебя, — сноваповторила Кейт, глядя ему прямо в глаза.

Джо молча кивнул, не в силах найти слова, чтобы выразитьпереполнявшие его чувства, — ведь именно этих чувств он старался избегатьна протяжении всей своей сознательной жизни. Потом он снова поцеловал ее —поцеловал в последний раз, потому что им пора было расставаться. Ему былонелегко выпустить Кейт из своих объятий, но он пересилил себя и, крутоповернувшись, побежал к воротам, которые уже начали закрываться. Однако передсамыми воротами он остановился и обернулся. Кейт смотрела ему вслед, по ее лицуснова струились слезы, но она их даже не вытирала, хотя в руке ее белелскомканный платок. И тогда, пока не стало слишком поздно, Джо громко крикнул:

— Я люблю тебя, Кейт!

И она услышала его, и помахала зажатым в руке платком, изасмеялась сквозь слезы.

А уже в следующую секунду Джо исчез за закрывшимисяВоротами, за которыми сверкало огнями летное поле аэродрома.

Рождество тысяча девятьсот сорок первого года было совсем невеселым. Всего две с половиной недели прошло со дня трагедии Перл-Харбора,однако многие тысячи молодых американцев уже отправились в Европу и на Тихийокеан. Названия городов, крошечных островков и местечек, о которых раньше никтои слыхом не слыхивал, были у всех на устах, и Кейт утешалась только тем, чтоДжо находится в Англии — цивилизованной стране, где ему все знакомо. Идействительно, если судить по единственному письму, которое она получила отнего с одним из морских конвоев, условия жизни там мало отличались от тех,которые были у него в Калифорнии.

О том, чем он занимается, Джо писал совсем мало — не большетого, что позволяла строгая военная цензура. Можно было подумать, что он толькои делает, что знакомится с новыми людьми, ходит в столовую и играет в крикет —игру, которую Джо назвал благородным предком демократического американскогобейсбола. Общий тон письма показался Кейт довольно оптимистичным, однако сквозьнего проглядывало беспокойство о ней. Но о своей любви Джо не написал ни слова.Один раз он сказал об этом прямо и, очевидно, считал недостойным возвращаться кэтому снова и снова, особенно в письмах, которые могли прочитать — и читали —посторонние люди.

К этому времени родители Кейт уже догадались, что их дочь влюбленав Джо, и единственным утешением им могло служить то, что и он, судя по всему,тоже ее любит. Однако, оставаясь с мужем наедине, Элизабет не скрывала своейозабоченности. Теперь, когда с Джо могло случиться все, что угодно, ее тревогастала особенно глубокой. Элизабет опасалась, что Кейт будет оплакивать его доконца своих дней, так как Джо, безусловно, был из тех мужчин, которых не легкозабыть.

— Я не хочу каркать, — ответил ей однаждыКларк, — но если что-то действительно произойдет, Кейт в конце концовсумеет это пережить. Я в этом уверен. Подобное случалось со многими женщинамидо нее, и большинство из них справились… И Кейт тоже справится. Конечно, лучшебы у Джо все было благополучно, однако ты сама понимаешь: на войне от гибелиникто не застрахован.

Однако Элизабет пугала не столько война со всеми ееопасностями, сколько что-то, что она уловила в характере или, вернее, в душеДжо. С самой первой их встречи это «что-то» смутило ее, однако она никак немогла подобрать подходящие слова, чтобы поделиться своей тревогой с мужем. Унее было такое ощущение, что Джо просто не способен на чувство по-настоящемуглубокое, что он не может, да и не хочет отдаться любви полностью, без остатка.В его сердце как будто существовали потаенные уголки, доступ к которым былзакрыт даже для самых близких людей. Что же касалось его любви к авиации, ксамолетам, которые он сам проектировал и на которых летал, то Элизабет видела вэтом не только дело, которому он сознательно посвятил себя. Ей казалось, чтодля Джо это способ убежать, спрятаться от обычной жизни, в которой онусматривал какую-то лишь ему одному ведомую угрозу. Вот почему она была далеконе уверена, что, даже если Джо удастся невредимым вернуться с войны, он сумеетсделать Кейт по-настоящему счастливой.

Кроме того, Элизабет беспокоило то необычно сильное чувство,которое до странности быстро и крепко соединило ее дочь с этим нелюдимым,довольно угрюмым, одержимым человеком. Оно казалось ей противоестественным,гипнотическим, почти колдовским. Кейт и Джо, бесспорно, были абсолютно разнымии все же подходили друг другу, словно две половинки разрезанного пополамяблока. Элизабет считала, что каким-то образом — каким, она и сама не моглапонять, как ни старалась, — они представляют друг для друга нешуточнуюопасность. Во всяком случае, их любовь пугала Элизабет сильнее всегоостального.

Между тем наступил день, на который был назначен первый балКейт, но она ни капли не жалела о том, что он так и не состоялся. В концеконцов, это была скорее формальность, чем настоящий праздник. И все-таки в этотдень ей было особенно грустно. Чтобы отвлечься, она взяла книгу, необходимуюдля письменной работы по истории, и в этот момент ей позвонил Энди Скотт.

Большинство молодых людей, которых Кейт знала, к этомувремени уже разъехались — кто в учебные лагеря, а кто и прямо на фронт, итолько Энди остался в Бостоне. Он сам объяснил Кейт, что еще в раннем детстве унего обнаружили в сердце посторонние шумы, и хотя они ему не мешали и никак неотражались на его здоровье, призывная комиссия, куда он ходил трижды, егозабраковала. Как с горькой усмешкой сказал Энди, его могли поставить под ружьетолько в случае, если на всей территории страны не останется больше никого,кроме девяностолетних стариков, безногих инвалидов и младенцев. Но хотяпричина, по которой он не попал в армию, была вполне уважительной, Эндипродолжал чувствовать себя неловко — ведь с виду он оставался здоровым, крепкимпарнем, которому самое место в окопах. Однажды он признался Кейт, что иногдаему хочется повесить на шею табличку, на которой была бы написана статья, покоторой ему отказали в призыве, но добавил, что даже с такой табличкой онпродолжал бы чувствовать себя предателем.