– Все сделаем и все выполним, – заверил он, – Ваше Солнцеликое Величество, хозяин Багровой Звезды и всего Севера, сотрясатель вселенной…

Я поморщился от длиннющего титула, но молча отпустил его повелительно-милостивым жестом.

Альбрехт довольно хмыкнул, я сказал с укором:

– Видите? На лету мысли читает.

– Хороший выбор, – ответил он.

Завидев нас, подошли Кенговейн, сэр Горналь, герцог Улагорнис, последним приблизился тучный сэр Рокгаллер, оставивший все свои три дворца в Штайнфурте, чтобы сразиться с филигонами, а потом прибыть сюда для борьбы со Злом.

Кенговейн сказал, глядя вслед почтительно подпрыгивающему Лазуису:

– Сэр Ричард, я слышал, вы изволили велеть всем нашим обращаться к вам, как и прежде, «сэр Ричард», а местные чтоб титуловали, как подскажет фантазия? Может, не стоит?.. Как бы чего не вышло… Поржать хорошо над их придумками, но лучше выбрать из того, что уже брякают…

Я отмахнулся.

– Пусть именуют, как хотят.

– Сэр Ричард!

– А что, – возразил я, – у нас должны быть и веселые моменты в нашей нелегкой до колик в животе жизни. Но только если установится что-то покороче! Это же и мое бесценное время тратят.

Улагорнис сказал беспечно:

– Что время!.. Теперь можно тратить, как захотим. Мы же всего добились! Да так, что я даже и не мечтал…

Рокгаллер посмотрел на него с сожалением. Дитя еще не понимает, что времени у настоящих мужчин не хватает всегда.

– А если серьезно, – поинтересовался он, – не думаете эту дурь запретить? Здесь же наши правила?

– Зачем? – спросил я. – Человек обязан усложняться и постоянно работать над собой.

– Это тоже работа?

– А вы думали? Если науки нет, предпринимательства нет, даже по военной линии не пойти, а человек должен расти и развиваться…

Он покачал головой, в голосе прозвучало неподдельное осуждение:

– Даже воевать нельзя? А чем еще заниматься мужчинам?

– Вот-вот, – сказал я. – Потому и ломают головы над новыми типами приветствий для самых разных случаев. И формы башмаков с подвязанными к поясу носами изобретают. Господь сказал, человек должен постоянно работать! Вот они и работают, хоть здесь и нет церквей.

– Тогда зачем?

Отвечать я не соизволил, вопрос риторический, раскланялся, они остались на месте, уловив недвусмысленный намек, мы с Альбрехтом прошли дальше еще через три зала, с самым небрежным видом отвечая едва заметными кивками на церемониальные приветствия все еще редко попадающихся придворных, мужчин и женщин.

Альбрехт процедил сквозь зубы:

– Слишком все ярко. И стены, и пол, и люди… В глазах рябит.

– Это юг, – напомнил я. – Много солнца и света. Атмосфера отдыха.

– Все равно, – заметил он сурово, – как-то все… по-женски. Мужественность требует большей строгости стиля. А здесь не только одежда, даже мебель как будто только для женщин!

Я сказал миролюбиво:

– Вообще-то оно так и есть.

– Сэр Ричард?

– Нам что, – сказал я, – можем в той же одежде, что идем в бой, сесть за стол, а потом в ней же лечь спать… Но для женщин, хоть и не признаемся, распускаем перья и выпрямляем спины.

– Тогда…

– А здесь все для женщин, – пояснил я. – Сэр Растер будет поражен, узнав, что победителями на Юге именуют не тех, кто взял верх в бою, а кто уволок в постель ту или иную бабенцию.

Он взглянул с недоверием.

– Шутите?

Мои рыцари все до единого поглядывают по сторонам с еще большим осуждением, чем Альбрехт. Чем-то мне напомнили скромно и строго одетых гугенотов, что оказались в окружении пышно расфуфыренных католиков в преддверии Варфоломеевской ночи.

В самом деле, на взгляд любого с Севера, здесь одеваются чересчур ярко, крикливо ярко. Но даже я, которому медведь наступил не только на ухо, но и вообще потоптался по чувству прекрасного, вижу изящество и умелое сочетание расцветок, тонких кружев. Все предельно опрятны, у мужчин белейшие воротники, спереди у каждого спускаются на грудь до самого живота то ли вычурно изготовленные платки, похожие на взбитую морскую пену, то ли целые простыни, заправленное в то, что не брюки, а нечто вроде плотно облегающих шортов, но и с оборочками внизу под коленями.

И, конечно, парики, парики, парики. И не просто на голове, а ниспадающие на плечи, спину и грудь. Черные, рыжие, золотистые, но все обязательно кудрявые, размер локонов то ли регламентирован, то ли все изготавливаются в одной и той же мастерской, от которой пошло название парикмахерских.

Палант и Митчелл как самые молодые особенно тщательно присматриваются, как здесь относятся к растительности на лице. Почти все чисто выбриты, но некоторые носят тщательно подстриженные и подбритые усы, всегда тонкой полоской, одни располагают над самой верхней губой, другие ближе к носу, но выбривают между ними место, куда можно поместить переднюю фалангу пальца, а кончики усов у всех хвастливо приподняты вверх.

Я присмотрелся, в самом деле регламентировано, однако вряд ли какими-то указами. Самые жестокие регламенты всегда вводит мода, и она же заставляет всех соблюдать ее законы.

К нашей группе то и дело подбегают младшие командиры, иногда им достаточно более развернутого приказа, но в одном затруднительном случае ушел с ними Палант, в другом – барон Кенговейн, Чекард увел с собой Норберта, наконец Альбрехт сказал с досадой:

– Не буду мешать вам, сэр Ричард, мыслить. В одиночестве получается лучше, хотя мне иногда кажется… вы всегда в одиночестве. А мне вон машет сэр Гастон. Приотстал от нас и машет. Боится что-то сказать при вас?

– Кто? – спросил я. – Граф Келляве? Просто деликатничает.

Он недовольно хмыкнул, усмотрев некий намек в свой адрес, и удалился.

Я некоторое время шел в одиночестве, если не считать следующих по пятам телохранителей, но они в собеседники не годятся, а одиночество хотя и обычное состояние для великого человека, но все-таки неуютное…

Раздумав исследовать дворец, я развернулся и пошел обратно в сторону лестницы. Между полуколоннами у стены остановилась женщина в зеленом платье до полу, а когда увидела, что иду в ее сторону, поспешно отступила в эту нишу.

В глаза бросилась башня черных волос, утыканных ярко-красными и багровыми камешками, стоит подчеркнуто прямо, что и понятно: в Магрибе женщины так носят на голове кувшины с водой, а эта копна волос весит, наверное, как цистерна.

Я успел рассмотреть удлиненно-правильное лицо, а глаза… у меня перехватило бы дыхание в другое время, не столь деловое и опасное. Если глаза – зеркало души, то душа у этой незнакомки чистейшая, как вода горных ручьев.