с большим удовольствием вывалила бы на его голову весь кофейник. И чтобы горячий обязательно, и визг его услышать тоже обязательно.

Спокойно подошла, взяла в руки еще теплую чашку с кофе,– жалко, что полную лишь наполовину, и также спокойно вылила ему все на голову, стирая эту сучью довольную улыбочку с его лица.

– Ты сейчас встанешь и уйдешь из моего дома, тихо и без скандала, а потом зароешься в такую глубокую нору, в которой я не смогу тебя найти. А если попробуешь навредить моему ребенку или просто появишься в близости от него, я тебя убью! – и все, с милой улыбкой на лице, только краем глаза заметила, как Любаша в дверях застыла и прикрыла рот ладошкой, испуганно попятилась, когда заметила Маринино внимание.

– Что, даже сама ручки замараешь?

– Нет, мой дорогой, я о такую мразь мараться не стану. Но знаю одного человечка, который страсть как не любит таких гнид, как ты. И что-то мне подсказывает, этот человек сделает мне огромную скидку на свои услуги, а может даже поработает «pro bono», ему будет в удовольствие раздавить такую мерзость, ты ведь знаешь, о ком я говорю, да?

Побледнел, испарина на лбу выступила. Конечно, он знает, они вместе давно работают. Андрей не дурак и слушать умеет.

– Ты как хочешь сдохнуть? Под машиной и с размноженными по асфальту мозгами? Или, может, сделаем самоубийство? А что? Красиво обставим, с запиской и покаянием? Тебе что больше нравится: вскрытые вены или петля на шее? Говорят, повешенные выглядят не очень красиво, так что, думаю, лучше вены.

– Бодришься, да? Думаешь, надолго меня, переживешь? Ты скоро сдохнешь, и еще посмотрим, кто на чьей могиле спляшет, дорогая!

– Ради тебя, за эту сраную жизнь, буду зубами цепляться. И поверь мне, ты сдохнешь раньше, как собака последняя сдохнешь. И знаешь, что? Я уже выбрала. Это будет петля, и ее…– наклонилась ниже, почти соприкасаясь, своим носом с его, улыбнулась еще шире, – Эту петлю я сама тебе на шею наброшу. И буду смотреть, как ты дохнешь, как трепыхаешься, как синеешь, и хруст ломаемого позвоночника будет для моих ушей музыкой, и я буду улыбаться. Смотреть на твою смерть и улыбаться. И лучше бы тебе прямо сегодня пустить себе пулю в висок, а иначе, где бы ты не прятался, у кого бы ты не просил защиты, я тебя найду, Андрюша, найду и убью!

Похлопала застывшего мужчину по лицу и отдернула руку, вытерла о штанину. Отошла и повернулась спиной.

– Проваливай из моего дома, и молись, Андрюша. Ты хотел войны, отлично, но получишь ты охоту на смертника. Удачно спрятаться, зайчик!

Лучшая защита – это нападение. Добавить еще, к этому, снисходительный тон и капельку презрения к своему противнику, и он от злости лопаться будет, ярость замоет глаза, и ошибки посыплются друг за другом, как из рога изобилия.

Только радость от маленькой личной победы…ее просто не было.

Чему тут радоваться?

Тому, что в очередной раз оказалась дурой? Доверилась тому, кому не следовало? Снова ошиблась в человеке, только теперь эта ошибка могла стоить непомерную цену?

На душе пусто стало.

Изнутри все рвалось наружу, криком, но успела только в ванную на первом этаже забежать, зажать рот руками и заорать, что есть силы, чтобы стало легче дышать и думать, чтобы можно было просто легко вздохнуть.

Слезы лились, а легче не становилось.

Руки в кровь закушены, во рту появился металлический привкус, и ее замутило еще больше, рот слюной наполнился, но не могла отнять руки от лица, потому что так и орала.

Съехала по стенке и не могла встать, чтобы дверь на щеколду закрыть.

Так и сидела, пока не почувствовала горячие крепкие руки.

– Твою мать, идиотка, вставай! – Костя пытался ее поднять, но она сопротивлялась, дергалась, – Марина, вставай, пол холодный! Слышишь?

А она не могла, она кричала, а он не слышал или слышал, но не мог понять.

Костя оставил попытки ее поднять и сам сел рядом, растянулся, и перетянул ее к себе на колени.

От него сильно пахло табаком и дымом, очень сильно, почти до тошноты, но Марина вдыхала глубже и глубже, ей от этого терпкого горького запаха становилось легче.

Он вытирал ее щеки своими пальцами, второй рукой крепко обнимал за спину, давал ей опору и тихонько раскачивался, и ее укачивал, как маленького ребенка.

– Не плачь, Марина, не плачь! Не знаю почему, но я из-за твоих слез убить могу, и это очень хорошо, что твой Андрей отсюда убрался, а то могла случиться беда.

– Он…он не мой! – попыталась возразить, но вышло невнятное мычание, за которое было стыдно перед самой собой.

– Ладно, – Костя кивнул, лишь обнял уже обеими руками, грел ее, спасал от холода и пустоты внутри, – Не твой и хорошо, мне теперь спокойней.

Маришка, когда поняла, на что он намекает, начала хохотать и плакать одновременно. Смотрела на него, как на сумасшедшего.

– Господи, ты думал, я с ним сплю?

– Ну, моя милая, я чего только не передумал. Ты очень красивая женщина, тобой невозможно не восхищаться, – она смотрела ему в глаза и видела, чувствовала, что он говорит ей правду, что он открылся, – И, конечно же, я думал: кто тот счастливчик? Ревновал.

– Ревновал?

– Ревновал, – повторил ей, будто саму же ее хотел в этом убедить, – Не имел права, злился и ревновал. Да. Вот такой я… не знаю кто. У нас с тобой все вышло неправильно, Марин, а во вторые шансы я не верил никогда, да и ты, тоже думаю, не сильно веришь в чудеса. Не знаю, как после всего, ты вообще смогла терпеть меня рядом… – он грустно улыбнулся, – Но я твой запасной вариант, так ведь?

– Мне хочется попросить прощения, но я не буду. То, что сказал тебе Разецкий – это правда, почти.

– Ты не должна просить прощения, но ты обязана мне все рассказать. Такие вещи…, к ним нельзя быть готовыми, но я должен знать, ведь ты сама позволила мне появиться, и молчала столько времени. Почему, Мариш?

– А ты думаешь легко рассказать хоть кому-то, что тебе осталось жить неизвестное количество времени и каждый новый день может оказаться последним? Разве я имею право сваливать на кого-то чужого свои проблемы?

– Но это и моя проблема, Марин, моя! – он весь вздрогнул от гнева, и она вместе с ним, – Ты и Илья, -вот все, что у меня есть. Мне, словами не передать, что я чувствую рядом с вами. Вы моя