Маришка не даст ему ни акции, ни единого процента, потому что пускать в компанию левого, совсем неизвестного человека была против, категорически. Выкупит, если не сама, значит, через подставные компании-пустышки, но выкупит.

Ей нужно выпить, определенно, напиться до невменяемого состояния, когда тяжело даже говорить не то, что думать.

А через двое суток она решит, как лучше поступить. Но ЧП вариант, пока так и останется вариантом.

Вместо этого она набрала совсем другой номер. И знала, что ей составят компанию и не дадут скатиться до питья хорошего самогона в полном одиночестве. А ничто другое не сумеет смыть с ее души эту горечь разочарования в человеке, которого, как она думала, хорошо знала.

Паскудная тоска накатила.

За грудиной начало колоть и давить.

Ей просто нужно было дышать. Дышать во всю грудь, спокойно и размеренно, глубоко делать вдохи. Так говорят врачи.

Но, она поступит по-другому. Напьется до потери сознания и пульса, проснется с головной болью и ненавистью ко всему миру, и решит, что ей делать.

ГЛАВА 8

Когда тебе за тридцать, все же лучше проводить вечера как-то спокойней и полезней для организма, а не вспоминать бурную молодость, напяливать десятисантиметровые шпильки и танцевать всю ночь, пить сначала вино, потом самогон, и добавить ко всему этому текилу. Ядерная смесь, убойная для организма.

Е* твою мать,– Марина мысленно ругнулась,– лучше бы вообще не просыпалась!

Это ж надо?! А главное, сама, сама виновата, не фиг было вчера нюни распускать, тоже мне, железная леди, ёлки-дрова, пошла бы еще, из-за этого конченого мудака, из окна сиганула, вот ему радости привалило бы?!

Чего ради, спрашивается, собрала этот шабаш и пошла в отрыв?

–О-о-ох, я лучше еще полежу, – сдавленно простонала, и пришлось честно признаться, что попытка встать с кровати безуспешно провалилась, пол чуть не принял ее бренное тельце в свои радостные, но очень твердые объятия, -только этого для полного счастья не хватало.

Голова раскалывалась, головокружение, хоть и проходило, но в целом самочувствие напоминало… Нет, такого точно давно не было и никакие подходящие эпитеты в голову не приходили.

Пустыня. Сахара. Вот. Пить хотелось, до ужаса, но страх таки грохнуться на пол был намного больше, чем желание пить. Так оконфузиться, хотя не перед кем, – в спальне она была одна,– было выше ее достоинства.

Куда все подевались?

Точно помнила, что они вместе шли по парку.

Песни. О да, что это было за дивное трио, пьяных в стельку женщин, орущих на всю ивановскую?!

Но стыдно не было, этот период, кажется, она переросла. Совесть умерла давно, и воскресать, не намерена. Вот и ладно, жить так проще.

И ноги, точнее ступни, были свинцовыми просто, от каблуков она так не устает: может себе позволить купить хорошую качественную обувь с удобными колодками: для ног кайф, а для всех красота.

Промелькнуло смутное воспоминание чуть теплого асфальта под ногами, приятное ощущение твердости и шершавости.

Етить, твою, растудыть!

Болезненная яркая вспышка, голова грозилась взорваться, а перед глазами тот самый асфальт и Таня, которая стащила свои туфли или босоножки? Не суть, главное, какое у нее было выражение на лице: неземного блаженства, ортопедического оргазма. И они с Викой решили не отставать от подруги, тоже свою обувь поснимали.

Круто было! Да! Только сейчас она не уверена, что вообще сможет ходить в ближайшее время.

Больше она так не пьет! Ни за что!

Та-а-а-к, а потом что?

Дима? Что-то такое она помнила, и голос, и запах этот его. Точно, там был Дима!

Машины.

Кто-то шепотом ругался, матом, и нес ее на руках в квартиру.

В постели было очень жарко. Ее кто-то обнимал с одной стороны, а вот с другой, пинался локтями.

Вика, сто пудов, Вика! У нее дома такая кровать огромная стоит, там вшестером можно спать спокойно. Ей, видите ли, простор нужен! Точно, синяк на ребрах поставила.

Кинули по ходу ее собутыльницы. Ну и ладно, ей больше места досталось.

Спать тянуло все больше и больше, а вот на душе было тревожно.

И плюнуть бы на все, хоть раз плюнуть, и забыть обо всем на свете, спрятаться под одеялом и забить на весь мир, пусть катится лесом в далекие дали…

Прятаться не ее вариант.

Внутри все бунтовать начинает, когда поддаёшься собственной слабости, когда потакаешь ей,-от себя же самой становится противно и тянет блевать.

Слабости нет места в этом мире и в ее жизни! Другой кто, опустил бы руки, а она не имеет права, просто не имеет.

Время уходит, ускользает, как сквозь пальцы вода, и от нее зависит, что останется, после нее, в жизни Ильи, ее маленькой радости, ее маленького солнышка.

А еще был Костя, которого по дурости, тоже почему-то не хотелось бросать одного, с проблемами наедине.

За все это время Марина научилась ему доверять, сына так уж точно.

Они так похожи друг на друга, мыслят одинаково. И пусть она никогда не признается в этом вслух, но она рада… рада, что Костя вновь появился в ее жизни.

Он принес какой-то свежий глоток воздуха, встряхнул ее, заставил встать в позу, обороняться, но при этом, стал каким-то родным.

Может, благодаря тому, что они с Ильей стали неразлучны? Понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда, и о ней заботятся на пару. Это трогательно и подкупает, безусловно.

Все хочется у него спросить, какой он был в детстве?! Такой же, как и Илья? Молчаливый, но любопытный или шебутной и очень активный. Ей вообще очень многое хочется у него спросить…только он все равно закрытый. Для нее только, не для сына. Для Ильи он готов душу наизнанку вывернуть, все там перевернуть, а потом обратно засунуть и все это проделать с улыбкой на лице.

Костя прекрасный отец, не без изъянов, конечно, но к этому и сам постепенно дойдёт, когда Маришки уже рядом не будет, чтобы подсказать или отвесить пинка под зад.

Ох, а голова от таких мыслей еще хуже болеть стала.

Кто-то невидимый, но явно очень злой и мстительный, кувалдой прошелся по макушке, и до висков.

Яркий свет из окон резал глаза до слез, так что со спокойной совестью, она их закрыла и поглубже закопалась в одеяло и подушки, но не тут-то было.

Тихо открылась дверь, по паркету прошлепали босые ножки в забавных носках,– опять без тапок шастает,– и тихий шёпот раздался практически надо ухом:

– М-а-а-а-м, ты еще спишь?