— Что произошло?

Ответа не последовало, и тут я понял, что сейчас Калеб меня убьет. Я умру — если повезет, быстро, и ничего не смогу поделать, — он просто не станет меня слушать. Его состояние напоминало тлеющий бикфордов шнур, и в страшном сне не приснится, что будет, когда он догорит… Но это почему-то волновало меня на удивление мало — неужели есть вещи, более важные, чем моя жизнь? Неужели чья-то жизнь сейчас волнует меня сильнее?

— Ты в порядке? — вырвалось у меня. — Что с Джиа?

Я впервые назвал ее так, не имея на то прав… Это было ключевое слово, пароль, который мигом вывел его из ступора, активировал бомбу. Бикфордов шнур сгорел. Бам!

Безо всякой раскачки, не успели умолкнуть последние звуки ее имени, как Калеб взъярился, зарычал — я даже не успел испугаться — и швырнул меня на кафельную стену. Я шарахнулся вбок, прижимаясь к стене всем телом, пока мои пальцы не нащупали выключатель.

Ванную залило стерильным беспощадным светом, и я пожалел, что включил его… благословенна тьма…

Кровь была повсюду — на стенах, на полу, размазана и смешана с водой. Калеб тоже был весь в крови, и трудно было определить, насколько серьезны ранения. Одно я увидел точно — предплечье было пробито пулей, и кажется, не в одном месте; волосы растрепаны, к ранам намертво прилипла ткань, на лбу густой потемневший мазок. Правду говоря, у меня не было ни времени, ни возможности его разглядеть, пока он тряс меня как что-то неодушевленное.

— Я УБЬЮ ТЕБЯ! — Его лицо было искажено яростью и страхом и само по себе это внушало страх. — Скажи, прежде чем я разорву тебя пополам, это сделал ты?!

Еще пара минут — и я точно стану неодушевленным. Тут я сам заорал — прежде всего чтобы он перестал меня трясти и перестал на меня орать.

— Ничего я не делал! Да отпусти же меня!

Он слегка притормозил, я воспользовался этим и рванулся в сторону занавески, закрывающей ванну. Хичкок — знаменитая сцена в ванной… С занавески стекали красные подтеки, будто кто-то хватался за нее окровавленными руками.

— Джиа!!!

Внезапно раздался плеск и тихий-тихий шелестящий звук из-за нее, звук слезающей змеиной кожи — даже не знаю, каким чудом я в таком состоянии услышал его:

— Кей…ли… не пускай его… пусть не смотрит…

Больше я не успел и шага сделать. Калеб дернул меня за плечо, рискуя вывихнуть, и прижал к себе, потому что я вырывался. Я задыхался от ужаса и боли, не своей, но от этого не менее сильной, я хотел увидеть, что там, в этой заляпанной кровью ванне, под слоем воды, больше похожей на вино, почему оно такое съежившееся и темное… и почему я не могу поверить, что это — она. Это не может быть она.

Господи, почему мне так плохо, будто это меня прошили автоматной очередью?

Я оттолкнулся от Калеба и не заметил, как оказался на полу на коленях.

…Я сидел, вцепившись в перила, а мама шла ко мне, держась за стену и едва переступая босыми ногами. Она была белее этой стены, тем чернее казались волосы, падающие на лицо, открывающие только его часть — щеку, мраморный подбородок. Губ не было — они слились с белизной лица, постепенно переходящей в синеву. На ней была только короткая комбинашка, щедро демонстрирующая тонкие руки в черных и багровых пятнах.

— Уильям… — прошелестела она высыхающим, как роса, голосом и вдруг начала падать, синие ногти заскребли по стене.

И голос отца: «Эмерал! Эмерал!» — так далеко, будто под землей… он никогда не звал ее Эми, только Эмерал… а Эми звал ее я, она ведь была такая молодая… просто Эми, ей было только двадцать шесть, как она могла меня оставить… она была мне так нужна…

…эмерал-эмерал-эмерал-эмерал-эмерал…

…ЭМЕРАЛ!!!..

Провались герр Фрейд поглубже в преисподнюю вместе со своим гребаным эдиповым комплексом.

…Такая тишина, только мое дыхание и звук текущей воды там, за занавеской. На языке соленый вкус, и его много — как быстро забывается ощущение текущих слез, ведь столько лет прошло. Несколько секунд оно было абсолютно чужеродным, пока я не вспомнил — не вспомнил об этом великолепном освобождающем чувстве… Будто двадцатилетний яд выходил из меня, отрава, способная проесть обшивку шаттла.

Господи, ну почему кого-то обязательно должны застрелить, только чтобы я мог выплакать все скопившееся за эти годы?.. Ну почему так?..

— Это не ты, — сказал негромко Калеб у меня над головой, — не ты, да, Уильям?..

Я хотел спросить, умрет ли Джиа, но не мог даже вдохнуть. Прямо под моим носом на полу что-то блестело, я с трудом разглядел золотой крестик — с шеи Калеба или с руки Джиа, и не раздумывая сжал его в кулаке.

Калеб подал мне руку, чтобы помочь подняться, и я еле вскарабкался вверх. Но он не сразу выпустил меня. Я держался за него, потому что ноги меня не держали, — казалось, разомкни он руки — и я снова свалюсь на колени. Возможно, и он держался тоже, прижимая меня к стене. Едва держался.

— Уильям… успокойся… ты меня пугаешь…

— Ты меня тоже. Она умрет?..

— Прошу тебя…

Я уперся ногами в землю, проверяя ее на шаткость. Калеб медленно отстранил меня, слезы расчертили его лицо алыми полосками, глаза стали цвета капуччино с кровью. Ярость ушла, осталась боль, такая настоящая, что хотелось покончить с собой. Он моргнул, и пара новых ниточек потянулась к подбородку.

— Кейли, она?..

— Ей очень плохо, — сказал он наконец. — Но она не умрет.

Она не умрет. Вот оно. То, самое главное, на фоне которого все остальное теряет значение. Или приобретает.

— Что нам делать? — спросил я только.

— Ждать.

Что же, ждать нам не привыкать.

Калеб с трудом вывернулся из водолазки, и стало возможно оценить масштабы бедствия. Когда он рывком содрал ее, присохшие раны снова закровоточили. Я приблизился, чтобы посмотреть.

— Ерунда, — сказал он, — сейчас все смою.

— Ерунда? В тебе дыр, как в решете, и пара из них выглядит очень неприятно.

— Вообще-то одна. Пуля была серебряная, но прошла навылет. Повезло мне. Джиа больше досталось — черт, я должен был догадаться, что она вытворит что-нибудь в этом роде. — Калеб бросил взгляд в сторону ванны, но там было тихо. — Она первая почувствовала слежку, но я ей не поверил — комендантский час все-таки… А потом твои друзья просто открыли огонь.

Я открыл рот, чтобы возразить насчет друзей, и закрыл. Что тут можно сказать, чтобы не показаться ни лжецом, ни ренегатом?

Калеб присосался к ране на предплечье и через секунду выплюнул пулю.

— У меня появилась идея, — продолжал он между тем, — я хотел перебросить Джиа через забор, а сам уж как-нибудь разобрался бы. А потом…