— Что потом? — я как загипнотизированный следил, как он высосал и выплюнул вторую пулю со сгустком крови.

— А потом она это сделала. Я не успел сказать «мертвый слэйер», как очутился за забором сам. Знаешь, тогда, на арене «Колизея», я ведь победил ее, но не убил, хотя все этого хотели. Все всегда этого хотят. Пять часов, Уильям, это длилось пять часов, почти до рассвета. Голыми руками и зубами. Кровавый пот просто лился, глаза заливал, на нас живого места не было, сплошные рваные раны. Видел бы ты, как она дралась, — мне по существу повезло, что я в конце концов стоял на ее горле, а не наоборот… Все так орали — убей, убей, Монтеррос встал и указал большим пальцем вниз, только Генри молчал. И Соня. Я сам этого хотел, давно хотел, пока не увидел ее под своими ногами. Никакие деньги этого не стоят. Возможно, на моем месте она убила бы без колебаний, но… Так я потерял награду, хотя на деле взял первый приз, и боюсь, этот «приз» с тех пор считает, что должен мне жизнь. А она мне ничего не должна. Она дала мне больше.

Пули выходили и выходили, в конце концов, осталось три — Калеб изогнулся, стараясь заглянуть через плечо. Я их видел — две в районе лопатки, одна — совсем рядом с позвоночником.

— Не достать. Придется ждать, пока сами вылезут.

— Давай я.

Он посмотрел на меня — не сказать, чтобы недоверчиво, скорее удивленно.

— Давай, ладно, только руками, а то еще крови наглотаешься.

Я осторожно прижал два пальца к ране, к самому отверстию. Вернее, отверстия как такового не было, оно уже успело затянуться — в данном случае, большой минус регенерации. Через пару секунд показалась пуля, она медленно всплывала, разрывая восстановившуюся кожу, и вскоре я смог достать ее. Калеб не дергался, только по коже время от времени пробегала дрожь, как у кота, которого гладят против шерсти.

— Если бы у них было столько серебра, сколько свинца, от нас бы осталось одно воспоминание, — сказал он, делая тяжелый вдох. — Но пуль было только двенадцать. Четыре промаха, одна сквозь меня. И семь… в ней. Блондинка — это твоя?

— Халли, — ответил я, будто это был ответ.

— Она здорово перепугалась, визжала, палила почем зря. Спасибо ей — половину пуль отправила искать случайных прохожих.

— Я передам…

Последняя пуля в середине пути застопорилась. Я слегка подавил пальцами, но она никак не поддавалась, наверное, застряла в кости. Тогда я сделал вдох и приложился к ране.

Мой рот наполнился кровью, но это помогло. Пуля живо выскочила из своего плена. Калеб вздрогнул и негромко выдал такое словосочетание, от которого я чуть эту пулю не проглотил. Я далеко не кисейная барышня, но вряд ли повторил бы это, даже надравшись в хлам.

Опомнившись, я поспешно выплюнул — и пулю, и кровь. Во рту разливался знакомый вкус.

— Никогда не слышал, как ты ругаешься.

— А я никогда не видел, как ты плачешь.

— Считай, что это был эксклюзив.

Калеб завис у раковины, смывая с себя все, до чего мог дотянуться.

— С ней точно все в порядке? — Я поглядывал на окровавленную занавеску, она висела все такой же мертвой и неподвижной.

— С ней далеко не все в порядке, дорогой Уильям.

— Я не… я знаю, просто…

— Да ладно. — Умывшись, он выглядел уже почти как всегда. — Свинец выходит без проблем, как видишь, — тело само от него избавляется, и довольно быстро, по мере зарастания пуля выталкивается. Если и успевает зажить, то только в самом верху. С серебром хуже, он выходить не торопится. С ним какие-то изменения происходят, и когда рана зарастает, пуля остается внутри и разрушает плоть вокруг себя. Боль, конечно, адская… можно даже умереть, если в сердце…

— Поэтому Джи… Джорджия в воде?

— Да, раны так не закроются. И когда пули выйдут, она поправится за сутки.

Почти в унисон с его словами вдруг раздался легкий плеск.

— Кейли…

Все еще этот голос, такой страшный, такой неживой.

— Начинается? — спросил я, но Калеб исчез прямо у меня из-под носа, он уже там был, за занавеской.

— Принеси что-нибудь, какую-нибудь тару!

Я взял из комнаты первое, что мне попалось под руку — пепельницу, хрустальную с серебром, не понимая, почему нельзя бросать так, на пол. Калеб высунул руку, чтобы взять ее, не давая мне заглянуть. Я слышал частое дыхание Джиа, мне казалось, что ее боль отдается во мне короткими болезненными ударами. Калеб что-то неслышно говорил ей, бессвязные слова утешения. Наконец она резко выдохнула со стоном, и раздался божественный звук — звон серебряной пули о хрусталь. Первая. Осталось шесть.

По полу к моим ногам потекла вода, окрашенная кровью.

— Иди поспи, Уильям, — сказал Калеб. — Ты ничем не поможешь, а ей будет спокойнее.

— Думаешь, я смогу спать?

— Тогда погуляй. Правда, так будет лучше. А под утро приходи, она будет в сознании. Пожелаешь ей приятных снов.

— Я в сознании, — тихо сказала Джиа, и у меня внутри все скрутило. Плеснула вода, на мгновение за занавеской четко обозначился профиль. — Он прав, Уильям… приходи утром. Мы будем тебя ждать.

Я послушался. Отчасти потому, что не мог слышать этот ее голос, отчасти потому, что всем естеством своим не хотел уходить. А отчасти — потому что знал, куда идти.

Конец записи.

* * *

Машина Халли заняла мое место на стоянке. Сама Халли открыла мне дверь — ненакрашенная, бледная, с волосами, наспех затянутыми резинкой. Я был уверен, что она бросится мне в объятия, но она не бросилась, настороженно отступая вглубь квартиры. Не потому же, что я весь перемазан кровью?

В руках у нее был пистолет — спасибо, что хоть не целится.

— Какого хрена ты делаешь в моей квартире? — спросил я, начисто забыв про поливку цветов.

— Я боюсь, — прошептала она. — Я думала, ты дома. А соседка сказала, что ты уже п-почти месяц здесь не появляешься. Где ты был? И почему ты весь в крови?

Ее вопрос я пропустил.

— Какие новости?

— Сэма нашли… — Ее губы задрожали, и пистолет в руке тоже. — Он был п-похож на картину П-пикассо… — Халли издала смешок, похожий на скрип дверцы шкафа. — Завтра похороны, если тебе интересно…

Я глубоко вдохнул, испытывая одновременно облегчение и от этого угрызения совести, хотя и не такие чудовищные, как пару часов назад. Он сам виноват.

Я и не заметил, что последние слова произнес вслух.

— Он мародер! — почти взвизгнула Халли. — Это наша работа, это и твоя работа, Уилл!

— Нарушать законы? Палить на улицах в комендантский час? Устраивать разборки по мотивам сказок про слэйеров?!