Еще недавно к нему съезжались любопытные, в большинстве своем молодые люди, чье сердце было чувствительно к любви и жалости, чтобы посмотреть на довольно еще крепкий, суровый, ставший вдруг одухотворенным старый млын, свидетель трагической любви и человеческой верности.

…Случилось вот что. В Заречном хуторе немцы надругались над дивчиной Мариной. Хлопец ее — Минька бросил в хату с гитлеровцами гранату, надеясь уничтожить врагов. Но он, глупый, наверное, ничего не знал о запале. Граната не взорвалась.

Миньку схватили и не нашли на чем повесить для устрашения других. И тут кто-то из фашистов показал на млын, торчавший над холмом. Загоготали, руками замахали возбужденные гитлеровцы — понравилась идея. Они даже не стали сгонять к млыну население из ближайших хуторов, считая, наверное, что зрелище издали будет еще более устрашающим. Им самим, видать, не терпелось отвести душу, посмотреть, как будет болтаться повешенный на крыле ветряка.

Гитлеровцы долго фотографировались на редкостном фоне, довольные, гогочущие. Такое не каждому дано видеть.

А то, что увидели хуторяне поутру на другой день, заставило содрогнуться: на смежном крыле ветряка, где висел Минька, появилась хрупкая фигурка Маринки. Она сама пошла за своим другом.

И потекли сюда люди.

К млыну привел свои жертвы Хрисанф. Они сразу поняли его замысел. Но никто предугадать не мог, насколько он жесток и коварен.

— Ну что же, отец Иннокентий, скоро заутреня. За упокой будем служить молебен али наш гимн о здравии исполним, отпущу я тебе грехи до поры? А?.. Иль не надо?

Помолчал.

— Ты, говорун Андрон, почему язык проглотил? Вечером слова сказать не давал. Такие, как ты, агитаторы нам похуже чем с трибуны. Ты, каналья, каждый день по мозгам долбишь, да еще наизнанку выворачиваешь, в нутро к нам лезешь, выводы укладываешь туда. Я вот выложу их, выпростаю, солнце еще не взойдет.

Дед Андрон будто пробудился.

— Перед зарей, Хрисанф, только петухи орут голосисто, воображают, без них солнце не взойдет. Подери глотку и ты, коли охотка есть.

И получил удар наотмашь.

— Я те помараю сейчас, Андрон… приласкаю… в тонкую кишку вытяну, забудешь мать родную!

— Побойся бога, Хрисанф, что замышляешь, антихрист! — не выдержал отец Иннокентий, поняв, что бывший дьяк услаждает себя словесным садизмом и в любую минуту может наброситься на свою жертву.

Но Хрисанф уже торопился. Он следил за своей предрассветной минутой и не терял времени даром.

— Кто же из нас, отец Иннокентий, шел и идет противу Христа? — с властным видом подступал дьяк, повышая голос. — Бог велел терпеть. Я терплю, мы терпим все в борьбе. Ты пребываешь в благополучии, взгляни на себя, раб божий, морда твоя лоснится, в покое живешь и согласии. Жил… Только враги веры учиняли гонение праведников, обзывали христиан антихристом. Бог мне повелел карать отступников веры. Аминь!

— А кто благословил бандитизм? Антихристы сикорские сгинули. А те, что остались…

Кушак сунул ему в рот ремень от винтовки.

— Ведите их за мной, — пошел к млыну Хрисанф, дотянулся рукой до края опущенного крыла, ощупал его драные края, продел кусок приготовленной веревки. Потом подтянул вниз второе, смотрящее вниз крыло и сделал то же самое. Подал команду:

— Раздеть нагишом!

— Гад ползучий!.. Ты что измываешься?!. Ползучий гад! — гневно бросил дед Андрон, в мгновение раздетый Шуляком догола.

Кушак справился с отцом Иннокентием.

Начало светлеть. Никто не мог понять, как же Хрисанф собирается вешать свои жертвы.

— Взять их за руки! И сюда, под крылья! — выхватил Хрисанф короткий блеснувший нож и крикливо добавил: — Привязывай!

На хуторе Панок в Торчинском районе майор Тарасов отыскал сестру Угара Мотю, интересную, с важным видом женщину средних лет, глядя на которую чекист постарался представить себе ее родного брата, который в Канаде прожил шесть лет, белый свет повидал.

Киричук решил побеседовать с Матреной Матвеевной сам. Главной его целью было добиться от женщины согласия уговорить брата прийти с повинной. Предполагался и второй вариант: передать с ней приглашение Угару вступить в переговоры с чекистами, гарантируя ему полную безопасность.

Ранним воскресным утром чекисты перехватили Матрену Матвеевну по пути на базар. Место было выбрано скрытное, в низине за мосточком, возле широкой, распушенной ивы.

Разговаривали стоя.

— Прошу извинить, Матрена Матвеевна, за эту маленькую задержку, — мягко начал Киричук, отводя озадаченную женщину в сторонку. — Я сотрудник государственной безопасности. Обстоятельства вынуждают нас говорить скрытно.

— Вы о моем брате Луке? — облегчила начало разговора Матрена Матвеевна. — Зря теряете время. Ничего не знаю о нем. Шесть лет не виделись.

— А если удастся встретиться? — подал надежду Киричук.

— Дай бог, я его люблю и жалею. Он жив?

Василий Васильевич слегка улыбнулся.

— Да, конечно, иначе бы я вам не потребовалась. И что, могу повидаться с ним? — Матрена Матвеевна манерно вытерла кончиками пальцев уголки губ.

— Мы могли бы не препятствовать этой встрече.

— Для чего? — спросила она и выжидательно уставилась на Василия Васильевича.

— Для нашей обоюдной пользы. Ну, а брату вашему, который скрывается под кличкой Угар, наверное, в первую очередь. Смертельная опасность нависла над ним. И вы можете помочь ее избежать.

— Каким образом?

— Передайте ему, что я, подполковник Киричук, хочу встретиться с ним для разговора в безопасных условиях. Он должен понять, что над ним сгустились нехорошие тучи. Ему трижды везло уходить от нас. Понимаете, везло чудодейственно. Люди, кто бывал с ним, гибли, а он здравствует. В оуновской организации не любят таких живучих, им перестают верить.

— Это дело ихнее, — отстранилась ладошкой Матрена Матвеевна.

Василий Васильевич успел при этом уловить мелькнувшую хитроватую остринку в глазах солидной женщины, подсказавшей, что прекращать с ней разговор еще рано.

— Я не убеждать вас приехал, Матрена Матвеевна, — как можно душевнее продолжал Киричук. — Мы подвохом не занимаемся. Если чекист сказал, что нужна беседа, значит, будет взаимно заинтересованный разговор и расстанемся мы, как говорится, достойно. Предлагаем вам поговорить с братом. Если вам дорога его жизнь…

Матрена Матвеевна не дослушала, запричитала:

— Увольте, Христа ради, ничего я не знаю… отношения никакого не имею. Мне на базар надо, я пойду?

— Ладно, идите! — бросил Киричук, раздосадованный. И когда она ушла, сказал для самоуспокоения майору Тарасову: — Ничего, подберем ключи к Угару. Куля поможет… Это надежней будет.