Такое начало порадовало Сухаря. Его к тому же перевели из сарая в дом, где жили Хрисанф с Кушаком и еще каким-то угрюмым типом.

Спустя несколько дней Сухаря разбудили до света. Его удивил своим появлением Отец Хрисанф — бодрый, без следов сна и обычного недовольства на лице. Странно прозвучала его шутка: «Сухарь черный, сухарь белый, хлеб насущный, не горелый. Поздравляю, Цыган, не пригорел!» В услышанном прозвучало благое предзнаменование. И уже окончательно успокоило Антона Тимофеевича заботливое предложение Хрисанфа побриться. Эта подсказка намекнула на предстоящую встречу с кем-то с «верху», никак, от Комара отдача пошла, значит, Дербаш помнит его, прислал, видать, не фитюльку какую-то, раз бриться заставляют. И, уже бреясь, внес поправку в это предположение: здесь и посыльного главного эсбиста примут с почетом.

Но явился явно не простой бандит. Антон Тимофеевич это сразу понял, когда вошел в занимаемую Рысью горницу. Кроме него, кстати, одетого не как обычно в белую украинскую рубаху, а во френч с оттопыренными накладными карманами, за столом сидел, в сером гражданском костюме, волевой, с выразительными чертами лица мужчина лет сорока. На голове у него, слева, возле пробора, образовалась от шрама глубокая залысина, которую он мог бы прикрыть волосами, но оставил на виду.

Именно эта мысль почему-то пришла на ум Антону Тимофеевичу, зрительно сфотографировавшему римско-греческий профиль человека, который, к его удивлению, даже не взглянул на вошедшего.

Нет, не с распростертыми объятиями приехал встретить его посланник, да, впрочем, Сухарь и не рассчитывал на теплый прием.

— Кто вы, назовите себя, — предложил приезжий, только теперь взглянув на Антона Тимофеевича, и сам представился: — Буча.

— Цыган, — ответил Сухарь, не поняв, что тот назвал: псевдоним или фамилию.

— Полностью себя назовите, как на миру, и все о себе, — уточнил Буча и разрешил: — Меня здесь можете по имени — друже Павло.

Антон Тимофеевич неспешно стал рассказывать о себе, видя, с какой внимательностью слушает и наблюдает за ним Буча. И только по одному этому Сухарь безошибочно определил в госте человека, умеющего с пользой для себя выслушать и не забыть ни одного возникшего вопроса. Подумал: «Это уже что-то значит, коли солидно обставляют мою проверку».

Впрочем, Сухарь несколько забежал вперед в своем предположении, но не ошибся в нем.

Посыпались вопросы. Обычные, простые поначалу — Антон Тимофеевич ожидал их иными.

— Дети есть?

— Нет, наверное… Я же не женат, а так… если до войны, так чего гадать.

— Вот именно, давайте кратко, а то мы за неделю не напредположимся. Значит, детей нет. Скажите, знакомых много, кто вас знает на Волыни, на Львовщине?

— Нет, много неоткуда. Точно так же, как, наверное, и у вас, друже Павло, извините.

— У меня много, ошибаетесь… Попрошу перечислить их на бумаге. Не сейчас, потом. Укажите также места диверсий ваших групп в тылу Красной Армии, кто конкретно участвовал. Под вашим командованием, разумеется. Кто вам назвал наших людей из руководства в лагере перемещенных лиц?

— Крутько, он в комендатуре подвизался. Я знал перед войной одного Крутько из наших, переправлял и встречал меня через польскую границу. Спросил этого, не родственник ли. Разговорились. Он, видать, американцу шепнул. Тот обрабатывать меня начал. Ему я напрямую: вернусь на родину, в лес уйду, не сыщет он меня нигде. Вгорячах ему бахнул о разведшколе абвера… что ОУН направляла, что, мол, меня им лучше побыстрее отпустить, я не подарок для Советской власти. О немецкой спецшколе расспрашивал, кто учил. Тут я и назвал Дербаша. Американец даже просиял весь, говорит, с такой вашей связью не пропадешь, выходите на нее. И псевдо назвал по секрету — Комар. Обещал дать знать обо мне сюда, в «верха». Что же мне, упускать такую возможность? Для вас я не безродный.

— Конечно. Только, между прочим, Комар никакого американца не знает, должен разочаровать вас.

— Может и не знать, зато о нем известно, — сразу нашелся Сухарь.

— Вы много знаете, друже, — покачал головой Буча.

— Отчего же не знать, американцы — нахальный народ, они в конспирацию играть не любят.

— Это хорошо или плохо?

— Плохо, наверное, и так и этак, обходятся же люди без всякой конспирации и не говорят, что погано живут.

— Это разоружающей агитацией пахнет, друже Цыган. Я вас правильно понял?

— Однако все великие свершения сотворены во мраке тайны, поэтому грех нам чуждаться ее, она защитница наша, — рассудительно досказал Сухарь.

— Это другое дело, — понравилось Буче. — Это другой коленкор, понимаешь, у тебя мозги работают с приятным вывертом, записать охота, не забыть бы. Вы курите?

— Нет.

— А я бросил. Владимир Антонович не переносит табачного дыма, чует даже от одежды.

«Антонинович!» — вспомнил вдруг отчество Дербаша Сухарь, а то убей, не пришло бы на ум. Осталось у него в памяти смахивающее на женское отчество, и все. Умышленно подхватил:

— Он же сам курил, Володар Антонинович, еще как дымил.

— Такие и не переносят, кто бросил. И чем дальше, тем хуже… А кого вы назвали «Володар Антонинович»? Я сказал «Владимир»…

— Того же назвал, кого и вы, — теперь уже внимательно следил за собеседником Сухарь. Добавил: — Я его Владимиром не знал.

— Вот как, — постучал пальцами по столу Буча, и на лице его мелькнуло что-то вроде улыбки. — Он уже и сам, между прочим, забыл это псевдоимя.

— Не мог он забыть, оно настоящее. Уж если я помню, как он, посмеиваясь, рассказывал там, под Грубешовом, в Польше, тонкости от первого псевдонима Дардер, так сам он вряд ли забыл бы. Разыгрываете меня, друже Буча.

— Вовсе нет, друже Цыган. Мне интересно, давайте я расскажу друже Комару подробности его первого псевдо. Ему приятно будет, поверьте.

«В самом деле, он вроде клюнул, расположился, это очень даже здорово может выйти — с именем и псевдонимом. Никогда не вспоминал, и вот, пожалуйста, сгодилось», — мелькнуло в сознании Сухаря, и он охотно стал рассказывать:

— Все очень просто, друже. Он взял окончание имени Володар и начало фамилии Дербаш, получилось: Дардер. И уж если друже Комару будете напоминать, то под завязку пошуткуйте, какой потайной смысл имеет его псевдо: «дал деру». Но это так, шутки ради, мне приятно было вспомнить.

— Мне тоже, — вдруг подал руку Буча. — Приятное воспоминание.

Антон Тимофеевич от души заулыбался, пожимая руку и считая, что начало проверки он вполне выдержал.

А выдержал он совершенно случайно большее.

— Отдыхай, друже Цыган, весь день можешь спать, — предложил Буча и пояснил: — В ночь уйдем. Дорога у нас трудная.

Хозяйка пригласила Василия Васильевича завтракать в беседку. Обычно она ставила ему по уговору большую кружку парного молока, хлеба — ел постоялец мало, этого ему хватало до обеда. Обедал и ужинал он в городе, иногда приходил в дневной перерыв отдохнуть немного в тишине. А так все время на работе, не прекращал ее до полуночи…