Обращение к Угару Киричук с Чуриным в окончательном варианте оставили таким:

«Угар! Очередного отрыва от чекистов впредь не допустим, «везучесть» вас уже покинула. Поймите крайность своего положения: трижды ушедшему не повезет в четвертый раз. Есть необходимость поговорить с вами. Ждем в полночь между ближайшими вторником и средой либо между средой и четвергом в березняке возле хутора «Три вербы». Откажетесь, больше предложений не будет».

Они не подписали документ, зная, что Угар поймет, от кого он исходит.

Вручить «обращение» должна была Куля. Только она могла отыскать никому не ведомыми путями своего обожателя.

Отсиживаясь у Кули в хате, Прок стал у нее вроде как своим, не вызывающим подозрений человеком.

— Ты это, Куля, срочно, любым путем доставь Угару. Торопись, выручать его надо.

Куля усомнилась, спросила:

— Угар сам о выручке попросил? Что это с ним? Сам десятерых выручит и троим разом нос утрет.

— Он не знает, почему ходят по его следу, — сразу нашелся Проскура. — И матерый зверь попадает в капкан. Так вот, спасай его, если он тебе дорог.

Последнее он произнес зря, потому что худенькая остроносая Куля сразу ощетинилась, дернулась даже, дерзко бросив:

— Не лезь, куда не просят!.. Сказал, что надо, поняла — и пошел! — выхватила она из руки Прока сложенное послание Угару, накинула платок я хлопнула дверью.

Проскура видел, как промелькнула мимо окон фигурка женщины; в порывистом рывке он почувствовал охватившую ее тревогу.

Оставалось терпеливо поджидать Кулю дома, куда она должна вернуться после встречи с Угаром. Ну а не вернется… Об этом Проскуре не хотелось думать.

…Условный стук прозвучал в раму среднего окна по-женски мягко, бестревожно. Проскура все же достал из-за пояса пистолет и живо вышел в сени. Прислушавшись, он сбросил щеколду, распахнул наружу дверь.

Куля стояла на крыльце. Она специально малость помедлила, давая Проку узнать себя, и потом шагнула в сени, обдав встречавшего душистой остринкой духов.

— Что не спишь? Я могла бы и к утру, а то и завтра вернуться, — по-домашнему просто сказала Куля.

— Видела Угара? — нетерпеливо спросил Проскура.

— Я не обещала видеть его, — грустно ответила Куля, но вдруг оживилась, сообщив: — Что давал, передала. Через полсуток он получит ваш «грипс». Живой, сударик! Живой!

— Что же не повидала его? — без всякого подхода поторопился спросить Проскура.

— Мы видимся не когда хочется, а когда можно.

— Значит, передала. Молодец! Отдыхай, Ганночка. — Впервые Проскура назвал ее по имени, да еще ласкательно. И не без умысла доверительно подметил: — Я чую, духами пахнет, кто же это, кроме сердечного дружка, такой сюрприз преподнесет, конечно, Угар. Думаю, виделась ты с ним…

— Ступай к себе, я лягу, — достала она из сумочки флакончик и поставила его на комод. Но руку не убрала, грустновато сказала: — Он бы меня по этому запаху узнал в темноте. Его предвоенный подарок…

Проскура тихонько вышел в прихожую.

…А в это время Мария вдалбливала Яшке Бибе срочное донесение Хмурому. У него дождалась утра, когда пошел народ, и вернулась усталая домой.

У порога ее вопросительно встретил муж, посочувствовал:

— Замучили они тебя, Маша. Молочка из погребка достать?.. Я схожу.

— Сходи, пожалуй, — вздохнула Мария и убрала со стола миску. Она почему-то напомнила ей тюремную посуду, которую никогда не видела, но о которой слышала. Тоска подступила к сердцу.

Микола принес крынку молока, налил в кружку и подал Марии. Она не взяла, а достала из этажерки тонкий стакан, подставила его, сказав:

— Лей, из кружки успею напиться… У Шурки-сапожника был?

— Принес, — подал он скрученную бумажку. — Брательник вчера вернулся, Петро.

— Где он, почему сразу не отыскал меня?

— На перевязку пошел, пузо располосовали — свищ был.

— У него всегда не как у людей, — развернула она листочек, только сейчас заметив, как трясутся у нее пальцы. Прочитала: «Базар запрещаю. Даю достойное тебя поручение. Посылаю подарок. 12».

Мария знала, дюжина — цифра Хмурого. Вспомнила Зубра, подумала: «Молодец! Слов на ветер не бросает, живо и подарок подоспел, не успел пообещать… Но я его сама заслужила…»

— Когда принес? — спросила она нетерпеливо.

— Только что вернулся…

— Хорошие вести. Тут, может быть, судьба моя… И откуда он там, черт-те где, все знает? Наперед меня… Чудно!

— О чем ты, Маша?

— На базар я больше не ходок. Свистульки твои мне больше не потребны. Книги читать буду, ума набираться. А то ведь я всего одну книжку, да и ту не дочитала… Была там любовь, да кончилась. Какой же интерес ее дальше читать?

— Устарела уж вроде про любовь-то, — проворчал Микола и пошел, подкашливая, во двор.

— А у любви нет старости!.. У нее страсть, телок! — крикнула она ему вслед и будто ожила от этих слов, ногой притопнула, руки ее вскинулись, звонко щелкнули пальцы, и она закружилась в танце.

Микола снаружи прикрыл дверь.

Весь день связной Шпигарь водил чекистов в Гороховском районе — то между селами Гать и Усичи, то возле Балясины. Потом уперлись в Лыщенский лес. Шпигарь обрадовался знакомому мосточку через речку, вошел в лес, оказавшийся узким клипом березняка, понял, что забрался сам не зная куда. Пришлось вернуться. Шли пешком, возвращались на машине к исходному пункту и начинали поиск снова, ища путь к важному схрону, который нехотя выдал арестованный бандит. Киричук предупредил чекистов о том, что Шпигарь ведет себя подозрительно, за ним нужен тщательный присмотр.

— Как же вы не можете найти дорогу к схрону в открытую, днем, когда крадучись, в темноте не ошибались? — высказал недоумение Киричук.

— Потому и не найду, что ночью ходил. В темноте по-другому все видится. Да и был я там всего два раза. Ночью отыщу, — уверенно заявил Шпигарь.

— Хорошо, ночью так ночью, может быть, вы и правы, — согласился Киричук.

В темноте Шпигарь пошел увереннее. За селом Гать он обнаружил свою дневную ошибку и сказал о ней Киричуку:

— Вот тут мы холмик миновали днем, вышли на Усичи, не туды, надо по склону направо и держаться ни вверх, ни вниз, ногами ровность чуять, с закрытыми глазами упрешься в колючий кустарник — там терна много растет, — потом чуток под уклон дальше, дальше, пока вода не блеснет. Будет мосточек, но на него не надо ходить, у нас свой есть, невидимый. Пошли дальше, покажу. У речки — ни слова.

Василий Васильевич на ходу познавал преподнесенный урок, и все выходило верно, подмеченные ночью тонкости и ориентиры передвижения начисто стирались многообразием увиденного днем, немудрено и заблудиться.