Голдман не без робости вставил словечко:

— Но ведь вы, Сол, уже сняли добрую половину фильма…

— Ну и что? — пожал плечами Сол. — Япросто-напросто буду продолжать с того места, где остановился. Все, что мы досих пор сняли, так и останется: как Лили гуляет с этим вот, — он небрежноуказал в сторону понурившегося племянника, — как принимает его любовныепризнания, на каковые, впрочем, по извечному же некому кокетству не отвечает ни«да», ни «нет», как отправляется на прогулку… А потом появляется совершенноновый герой — благородный незнакомец, который ее и спасает от краснокожих. Анасчет дальнейшего мы еще подумаем. То ли другие краснокожие прикончат этосокровище, — он небрежно указал рупором на племянника, — чтобы непутался под ногами у меня и у зрителя, то ли он останется в живых, но перейдетна роль главного негодяя, который, видя, что сердце девушки отдано не ему, аспасителю, попытается героя погубить — безуспешно разумеется. Пожалуй, именнотак и сделаем. Это нам даст возможность отснять увлекательную сцену финальногопоединка героя со злодеем, зритель такое любит, особенно если подобратькрасивое местечко, водопад отыскать какой-нибудь, скалы причудливой формы — ну,это уже моя забота. Вы собираетесь что-то возразить, Сэмюэль?

— Ну что вы, Сол, — ответил с грустной покорностьюсудьбе Голдман. — Вам виднее…

— Вот именно. Всем приготовиться! — Он подскочил кБестужеву, ткнул пальцем в грудь и деловым, напористым, серьезнейшим тономпродолжал: — Ну, вы все поняли? Вы подъедете на коне к границе кадра… так ивъедете на нем в кадр. Видите, вон там в траве натянута ленточка?

— Вижу…

— Она и обозначает границу кадра. Пересечете ленточку —и вы уже в кадре, ясно? Это вы только что застрелили с коня тех двухпрохвостов, следует незамедлительно покончить и с третьим. Вы спрыгиваете сконя, выхватываете револьвер — и метким выстрелом поражаете оставшегосяиндейца, отвязываете девушку… только подходите к ней со спины, чтобы незаслонять ее от камеры… понятно?

Бестужев оторопело кивал. Держа его за пуговицу, Солвтолковывал с расстановочкой:

— Дальше ничего, собственно говоря, и играть не надо. Вы— простой парень, вовсе не ожидали, что вам предстоит драться с краснокожими,да вдобавок освободить такую красотку, вы стоите себе, а спасенная бросаетсявам на шею… На этом сцена кончается.

Бестужев кивнул. Приблизив лицо, Сол продолжал с напором:

— Ничего не изображайте. Будьте самим собой. И непереживайте, что вы не актер. Кто тут актер, собственно говоря? Мы — самыймолодой вид искусства, Михаил, понимаете? У нас за плечами нет, подобно театруили балету, или опере нескольких столетий великой истории, наполненнойславными, священными именами. Мы все учились своему ремеслу без учителей, самиу себя, без опыта предшественников. И мы еще себя покажем! Пройдет не так ужмного лет — и не будет никакого театра, ничего такого, останется один кинематограф.А если нам удастся еще придумать цвет… Некоторые горячие головы считают, чтонам даже удастся придумать звуковые фильмы. Я не особенно верю, но верю, что мыим всем покажем…

Его глаза горели фанатичной яростью проповедника. Бестужевлишь кивал.

— Начинаем!

— А не стоит его приодеть, Сол? — робкопоинтересовался кто-то. — Очень уж простецки.

— Так и должно быть! — рявкнул Сол. — Это вамблагородный герой, а не роковой злодей с его брильянтовыми кольцами ибезупречными сюртуками. Простой житель Дикого Запада, он ехал но своимнезатейливым делам — корову отбившуюся найти или там выпить стаканчик…Зрителю,по-моему, понравится, что герой не особенно и отличается от него, простогопарня… Начали, я кому сказал!

Бестужеву торопливо подсунули бутафорский револьвер,заряженный холостыми. Он бегом добрался до Пако, вскочил в седло и рысцойдвинулся к площадке — там уже нетерпеливо ерзал в кресле Сол, грозя рупором.Застрекотал киноаппарат. Бестужев чувствовал себя так, словно его голымвыставили на всеобщее посмешище на одной из самых оживленных нью-йоркских улиц.Во рту пересохло от волнения, ему казалось, что он движется ужаснонеестественно, страшно было сделать что-нибудь не так и опозориться передвсеми. Пребывая в состоянии едва ли не тихой паники, он, однако же, усмотрел втраве низко натянутую над землей на низких колышках белую ленточку — и заставилсебя собраться, как перед рывком в реальную схватку.

Спрыгнул с седла, не мешкая, двинулся к краснокожему,поджидавшему его со звериным оскалом на размалеванной физиономии и с трех шаговвыпалил в грудь. Индеец рухнул наземь, принялся кататься по траве в жуткихкорчах. Перепрыгнув через него, Бестужев бросился к дереву, в последний мигвспомнил наставления режиссера и зашел со спины, чтобы не заслонять от зрителя Лили.С трудом распутал затянутые на совесть узлы толстой колючей веревки.

Вот она, волшебная сила искусства! Он увидел, что на щекахдевушки поблескивают самые натуральные слезинки — настоящая актриса, не то чтоон… Лили, картинно распахнув объятия, бросилась ему на шею и без особыхцеремоний впилась в губы долгим поцелуем, так что Бестужев смущенно застыл, какистукан, не привыкший к подобной публичной демонстрации пусть и артистическихчувств.

Раздался крик Сола:

— Все, закончили!

Он, такое впечатление, одним тигриным прыжком оказался возлених, бесцеремонно разомкнул объятия и закричал:

— Великолепно!

— По-моему, я выгляжу дурак-дураком… — честнопризнался Бестужев.

— Наоборот, все прекрасно. Вы себя отлично показали:прибытие героя, решительного, не терявшего ни секунды, меткий выстрел… Потом,правда, — он лукаво подмигнул, — вы и в самом деле держались вобъятиях Лили, как деревенский вахлак, но эта робость зрителю понравится, онисразу увидят, что имеют дело не с каким-то там напыщенным рыцарем, а обыкновеннымпарнем, в меру застенчивым, в меру простым…

— Сол, я так не согласна, — плачущим голосомвмешалась Лили, все еще страдальчески морщившаяся и растиравшаязапястья. — Эти мужланы привыкли связывать исключительно коров, они меняпривязали так, что веревки немилосердно впились в тело, мне было жутко больно…

Сол уставился на нее отрешенно. Понемногу его подвижное лицорасплылось в искренней улыбке:

— Искусство превыше всего, детка! Ты так натуральноизвивалась и билась, на твоем личике читалось столь неподдельное страдание, чтозритель будет в восхищении! Погоди минуточку, не мешай… — он шагнул впереди крепко ухватил Бестужева за рубашку. — Парень, из тебя выйдет толк! Тыведь служил в армии… Ну вот. Ты только слушайся меня, как усердный солдатфельдфебеля, а уж я сделаю из тебя настоящую кинематографическую знаменитость.Фельдфебель вовсе не способен озолотить исправного солдата — ну, а сомной, — он лукаво подмигнул, — со мной обстоит несколько иначе… Ты,главное, слушай меня, как отца родного… Лили, как он тебе?