— Идем, — шепнула Забена, взяв его за руку, чтобы он неостался позади… или же не повернулся и не убежал прочь.

Если снаружи дерево изумило его, то внутри — простоошеломило. Снаружи ствол выглядел достаточно толстым, чтобы, будучивыдолбленным, вместить пять-шесть человек — при условии, что те стоятнеподвижно и почти не дышат. Изнутри же обнаружились хоромы — почти такие жеогромные, как просторная древняя пещера Сумрака.

Даже сейчас, спустя несколько часов, Уэллен не мог поверитьсобственным глазам.

Он сидел, скрестив ноги, на одной из шкур, покрывавших пол.Рядом — в смущающей близости — лежала Забена. Заметив, что он снова осматриваетневероятные палаты, она улыбнулась. Дерево, помимо повествований о жизни народине ученого, до сих пор было главным предметом беседы.

Вдоль стен, почти не оставляя пустого пространства,располагались книжные полки и столы, где были аккуратно разложены книги иразнообразные магические предметы. Полка с причудливыми сосудами удостоверялаинтерес хозяйки к алхимии. В других сосудах, залитые жидкостью, хранилисьобразчики маленьких, но причудливых созданий. В углу стоял стол с письменнымипринадлежностями. Было здесь даже два довольно просторных смежных зала: один —наполненный различными предметами, собранными волшебницей в течение долгих лет,второй — запертый. Уэллен, не найдя повода поинтересоваться содержимымпоследнего, старался о нем не думать.

— Тебя что-то смущает? — спросила чародейка. Уэллен изо всехсил старался не обращать внимания на то, как ее платье, чудом не пострадавшееот колючих ветвей и кустарника, тесно облегало то немногое, что скрывало отвзоров. Он не сомневался, что волшебница отлично осведомлена о своей физическойпривлекательности, но не верил, что она находит привлекательным его самого. ВЦарстве драконов ни о чем нельзя было судить но внешности, пусть даже стольсовершенной.

Однако вопрос был вполне безобиден.

— Да, немного. Но в то же время я чувствую себя такпо-домашнему… Книги, оборудование, коллекции… Я словно снова в своем кабинете.

Быть может, он принял желаемое за действительное, однако емупоказалось, что хозяйка польщена. И последовавшие далее слова ее, конечно же,звучали совершенно искренне:

— Я надеялась, что тебе понравится мое убежище. Мне кажется,мы с тобой так похожи…

— Все же я до сих нор не понимаю, как можно устроить такуюпалату. Заклинание произведено с изумительным мастерством.

Кивнув, она придвинулась ближе.

— Все это, как я уже говорила, очень древнее. Сделано этоеще до Королей-Драконов, птичьего народа, квелей и даже тех, кто был до нихвсех. Войдя в дерево, мы проникли в несколько иной мир. Можно назвать егокарманным миром, давным-давно созданным, а после — брошенным. Я наткнулась нанего чисто случайно.

Уэллен поразмыслил над услышанным. Это место напоминало емуо Сирвэке Дрэготе. Он подумал, не может ли здесь быть связи, но Забена никогдане бывала за морем, а потому просить ее проводить параллели было быбессмысленно.

Меж тем волшебница подала ему чашу, несомненно, созданнуюпри помощи волшебства, так как секундой раньше в ее руках ничего не было.Уэллен с готовностью принял сосуд, как принимал до этого еду и питье, и судовольствием отпил. После долгого плавания вкус свежей пищи все еще сохранялдля него новизну. Краткого времени, проведенного с экспедицией на берегу,оказалось недостаточно, чтобы вновь обрести привычку к нормальной еде.

За все время их пребывания здесь Забена почти нерассказывала о себе. Она призналась, что видела Уэллена раньше — во время егополета с искателями — и намеревалась спасти его от птичьего народа, которомубольшинство людей не доверяет, но судьбе было угодно, чтобы спасение произошлопри несколько неожиданных обстоятельствах.

Уэллен, конечно же, не стал безоговорочно верить еерассказу, как не поверил и кое-чему другому. Ее объяснения по большей частистановились уклончивыми и изворотливыми, когда она подходила слишком близко ктому, что, по его предположениям, должно было быть правдой. Озадачивало лишь,что, попав сюда, он перестал чувствовать опасность. Он наслаждался чувствомпокоя в присутствии чародейки — конечно, в той мере, в какой мог бы оставатьсяспокойным любой мужчина в присутствии такой женщины. Но все же ее уловки непредставляли собою какой-либо угрозы. В отличие от всего остального Драконьегоцарства.

Волшебница ни словом не обмолвилась о Сумраке-, и поэтомуУэллен предпочел и далее не распространяться о времени, проведенном в гостях учародея. Определенной причины тому не было, просто в некий момент он решил, чтотак будет лучше.

Мысли его начали было уноситься вдаль, но тут чаша едва невыскользнула из пальцев. После всех событий прошедшего дня Уэллен был вымотандо предела. Не помог даже отдых, предоставленный Сумраком: в его жилище ученыйпостоянно ворочался и просыпался, ощущая на себе взгляд хрустальных глаз.

— Давай ее сюда, — сказала Забена, принимая чашу уполусонного ученого. — Ты выглядишь усталым.

— Я и чувствую себя усталым.

Но, может быть, это чувство возникло слишком уж внезапно? Онподумал было, что в еду или питье могло быть что-то подсыпано, но отсутствиетревожного предчувствия сделало его благодушным. Теперь неопытный колдунразмышлял, не могли ли новые способности подвести его. Что, если его опоили, нежелая принести вред?

Уэллен наморщил лоб. Мысли совсем перепутались.

Мягким прикосновением волшебница заставила его опуститься нашкуры. Но эффект вышел прямо противоположный ожидаемому: ее приближениезаставило усталого ученого очнуться от дремы. На миг взгляды их встретились.Забена смотрела на него, словно увидела нечто новое. Губы ее раздвинулись, иона шепнула:

— У тебя требовательный взгляд, Уэллен Бедлам. Чего же онтребует?

— Сна, — отвечал он заплетающимся языком. Кошачьи глазаволшебницы расширились, и ученый едва удержался от хитрой улыбки. Если онанадеялась, что заставила его потерять бдительность, значит, плохо его знает.

И он тут же заснул. Последним, что запомнилось ему, былоразочарование в глазах волшебницы, глядевшей на него, сложив руки на груди.

Она никогда не выглядела более прекрасной.

Ему приснился сон. Он запомнил лишь Забену, тварей вроделетучих мышей, некую фигуру, похожую ни больше ни меньше как на саму смерть, иголоса, исполненные гнева и мольбы. Казалось, больше во сне не было ничего,кроме смутного ощущения близкой опасности. Однако едва сон — или, скорее,кошмар — кончился, предостережения тоже не стало.