— Да, — сказала Лиль.

Вольф замолк. Нет больше Ляписа. И все равно надо былопродолжать с машиной, это ничего не меняет. Лиль разостлала на столе скатерть,открыла буфет, чтобы достать приборы. Взяла тарелки и бокалы и стала ихрасставлять.

— Подай мне большую хрустальную салатницу, — сказала она.

Этой здоровенной посудиной Лиль очень дорожила. Прозрачная,тщательно ограненная штуковина, весьма тяжелая.

Вольф наклонился и взял салатницу. Лиль уже расставила почтивсе бокалы. Он поднял салатницу до уровня глаз и посмотрел сквозь нее в окно,чтобы увидеть многоцветье спектра. А потом ему это наскучило, и он выпустил ееиз рук. Салатница упала на пол и на высокой ноте обратилась в белую, хрустящуюпод ногой пыль.

Лиль, застыв, смотрела на Вольфа.

— Мне все равно, — сказал он. — Я сделал это нарочно, итеперь вижу, что мне все равно. Даже если это тебя огорчает. Я знаю, что этотебя сильно огорчает, и, однако же, ничего не чувствую. Так что я ухожу. Мнепора.

Он вышел, не оглянувшись. За окном проплыл его пояснойпортрет.

Внутри у Лиль все оцепенело, она даже не пошевельнулась,чтобы его удержать. Она вдруг отчетливо поняла: она уйдет с Хмельмаей из дому.Они уйдут отсюда без всяких мужчин.

— На самом деле, — сказала она вслух, — они созданы не длянас. Они созданы для себя. Мы им ни к чему.

Она оставит Маргариту, горничную, обслуживать Вольфа.

Если он вернется.

Едва только за ним захлопнулась дверь клетки, Вольфпочувствовал, как его охватила жуткая тоска; он задыхался, затвердевший воздухедва проникал в его жадные легкие, железное кольцо сжало виски. Легкие нитипрошлись по его лицу, и вдруг он очутился в воде, пропитанной пескоммелководья. Над собой он увидел голубую мембрану воздуха, стал отчаянно грести,мимо скользнул затянутый в белый шелк силуэт. Простейший рефлекс: перед тем каквыплыть, он пригладил рукой волосы. Он вынырнул, мокрый, бездыханный, — иувидел перед собой улыбку и темные кудрявые волосы девушки, густо иззолоченнойсолнцем. Она плыла брассом к берегу — он сделал полуоборот и поплыл за ней. Онзаметил, что двух старых дам там уже не было. Зато в некотором отдалениипосреди пляжа торчала одинокая кабинка, которую он прежде не замечал. Ею онзаймется попозже. Он выбрался на желтый песок и подошел к девушке. Та, встав наколени, развязывала на спине завязки своего купальника, чтобы посильнеезагореть. Вольф повалился на песок рядом с ней.

— Где ваша бляха? — спросил он.

Она протянула левую руку.

— Я ношу ее на запястье, — сказала она. — Это не такофициально. Меня зовут Карла.

— Вы пришли закончить интервью? — с легкой горечью спросилВольф.

— Да, — сказала Карла. — Может быть, вы скажете мне то, чегоне захотели говорить моим тетушкам.

— Эти две дамы — ваши тетушки? — спросил Вольф.

— По крайней мере у них такой вид, — сказала Карла. — Вы ненаходите?

— Гнусные клопихи, — сказал Вольф.

— Н-да, — сказала Карла, — прежде выбыли куда любезней.

— Старые свиньи, — сказал Вольф.

— Ну! — сказала Карла. — Вы преувеличиваете. Они нетребовали от вас ничего сального.

— Они сгорали от желания что-нибудь такое услышать, — сказалВольф.

— Кто же все-таки достоин вашей привязанности? — спросилаКарла.

— Не знаю, — сказал Вольф. — Была пташка, которая жила врозовых кустах, карабкавшихся к моему окну, она будила меня по утрам, негромкостучась клювом в окно. Была серая мышка, которая приходила ночью прогулятьсявозле меня и полакомиться сахаром, я оставлял его ей на ночном столике. Былачерная с белым кошка, которая никогда меня не покидала и спешила предупредитьродителей, если я лез на слишком высокое дерево.

— Только животные, — констатировала Карла.

— Именно поэтому я и старался доставить удовольствиесенатору, — объяснил Вольф. — Из-за пташки, мышки и кошки.

— Скажите, — спросила Карла, — вам было мучительно, когда выбыли влюблены в девушку… я хочу сказать, страстно… мучительно ее не иметь?

— Да, было, — сказал Вольф, — а потом переставало быть,поскольку я находил пошлым горевать и не умирать от этого и уставал бытьпошлым.

— Вы сопротивлялись своим желаниям, — сказала Карла. — Такстранно… почему вы не давали себе воли?

— Мои желания всегда впутывали в игру кого-то другого, —сказал Вольф.

— И конечно, вы никогда не умели читать во взгляде, —заключила Карла.

Он поглядел на нее: она была совсем рядом, свежая,золоченая, курчавые ресницы затеняли ее желтые глаза. Ее глаза, в которых ончитал теперь лучше, чем в раскрытой книге.

— Книга, — сказал он, чтобы избавиться от испытываемогопритяжения, — не обязательно написана на понятном языке.

Карла, по-прежнему глядя на него, засмеялась, выражение еелица изменилось. Теперь было слишком поздно. Явно.

— Вы всегда могли сопротивляться своим желаниям, — сказалаона. — И теперь можете. Из-за этого-то вы и умрете, отчаявшись.

Она встала, потянулась и вошла в воду. Вольф следил за неювзглядом, пока ее коричневая головка не исчезла под голубым настилом моря. Онне понимал. Он подождал чуть-чуть. Никто не появился.

В отупении он поднялся в свою очередь. Ему подумалось оЛиль, о жене. Кем, как не чужаком, был он для нее? Или уже мертвецом?

Размякший на солнцепеке Вольф шагал по мягкому песку.Отчаявшийся, опустошенный — самим собой. Он шел, размахивая руками, потея подкровожадным солнцем. Перед ним нарисовалась тень, отбрасываемая кабинкой. Онукрылся в ней. Это была сторожка с проделанным в стенке окошечком, позадикоторого он разглядел совсем дряхлого служителя в желтом канотье, с жесткимворотничком и узеньким черным галстуком.

— Что вы тут делаете? — спросил старик.

— Жду, чтобы вы меня опросили, — сказал Вольф, машинальноприслоняясь к окошечку.

— Вы должны заплатить мне налог, — сказал служитель.

— Какой налог? — спросил Вольф.

— Вы купались, нужно заплатить налог.

— Чем? — сказал Вольф, — У меня нет денег.