одежду, на ее мокрое лицо и зачастила:

– Детка, Господь, помоги тогда, помоги, конечно, как же так?

Она дала ей корзину, посмотрела еще раз и пошла дальше, набирая оставшиеся продукты. Кефир, белый батон, квашеная капуста – список быстро закончился. На кассе Саша помогла собрать все в пакеты, пока старушка расплачивалась из кожаного, слегка потрепанного кошелечка.

– Я провожу вас. Очень тяжелая сумка.

– Не холодно тебе? Пойдем, пойдем, если хочешь, нам направо, вон к тем домам.

Саша покачала головой. В дороге молчали, пожилая женщина кряхтела, наступая на сломанную и недавно сросшуюся, как она рассказала кассирше, ногу. У подъезда села на лавочку, нашла ключи в сумке. Долго поднималась на третий этаж. Саша шла за ней куда ей было торопиться, к кому

Они обе останавливались, чтобы женщина могла перевести дух, повернуться к ней и досказать дальше:

– Я потеряла первого мужа в двадцать два. Как сейчас помню. Несчастный случай на работе. Как я его любила, как любила. После… После и замужем была два раза, и детей троих родила, да два выкидыша на пятом месяце, а все равно сердце болит за своего Славика. Такое не забывается.

Бог с тобой, детка.

Слова старушки успокаивали.

– Все, беги давай домой, беги.

– Спасибо вам большое. До свидания.

По пути Саша раз за разом проговаривала эту мысль.

ничто не забудется

никто не забудется

ничто

никто

Дома она скорее кинулась за кружкой. Воду никто не включал, посуда лежала в целости. Она осторожно выпила кофе, который из-за горечи раньше не особо любила, и перенесла кружку на подоконник в свою комнату. Оставить красоту, оставить запах, оставить напоминание, которое разве когда-нибудь сможет покинуть, нет. Что это было? Желание запечатать воспоминания, забальзамировать их в своем сознании и в этой квартире, пока не станет легче.

а станет когда?

Хотя скорее старость и смерть стояли рядом, так почему же почему же ей захотелось поставить рядом со смертью другое, совсем другое – любовь.

Потому что она любила – и разочаровалась, ее никто не понимал.

Она любила – но и они разочаровались, ведь она жила не как надо.

Она любила – а потом они умерли.

умерли, и все, мелочным эмоциям пришел конец

а сколько недоговоренного, несделанного, повисшего, и как ей теперь с этим быть

как?

Когда столько потерь когда четвертые похороны за несколько лет то где искать опору. Любовь в ее голове в ее глазах с юности уже была соединена, была обручена со смертью. И Саша страдала по тому, что осталось от ее сердца.

кто в нем остался

Все – остались, ушло – ничего.

Хотя ее личная трагедия не была личной. Она и не могла охватить масштаб потерь. Ведь не только Саша потеряла маму, бабушку, дедушку, праба Пелагею. Ведь мама потеряла свою маму. А папа – отца и бабушку, а теперь и бывшую любимую жену.

а так и пройдет жизнь

без смысла и поиска смысла

Разве ты справишься одна, спросил папа через месяц после похорон, и Саша почувствовала, как он хочет домой, туда, к другой семье но ведь мой дом здесь и я тоже твоя семья, папа

– Разве я могу оставить тебя одну в квартире, где, где… – он запнулся.

– Пап, мне восемнадцать, – сказала Саша, – я хочу жить тут.

«Не переживай», – хотела добавить она, но папа бы все равно переживал, поэтому она промолчала. Настояла на своем решении.

Это был их первый взрослый разговор, после которого должна была начаться взрослая жизнь. Но она была еще подростком, не выросшим взрослым.

А что знают подростки о жизни,

что знают подростки о смерти?

ничего они, эти подростки, не знают, знать не хотят

лишь о подружках и парнях, о месте в классе, месте во дворе, о том, как сбежать с уроков, выпить пива, покурить и не попасться родителям, о том, как сдать экзамены и что же делать дальше, о давлении, давлении, давлении со всех сторон, о мальчиках и девочках, которые будоражат о ты должен, ты должна о гормонах, пылающих и максималистских убеждениях, о собственной никчемности или величии, о боли, которую, им кажется, ничем не заткнуть, кроме, кроме

как же прекрасно не хотеть, не знать

вот и она до поры не знала

вспоминай

В четырнадцать лет Саша помнила себя в ванной, на полу, на коленях. Мальчик, первая любовь, подставил ее перед всем классом, да и оказалось, никогда и ничего к ней не чувствовал. Она рыдала так, как будто кто-то умер, и думала, что больше никогда и ничего не будет хорошо. Она рыдала, а в сердце скрипело, хрипело, булькало горе.

Через неделю умерла ее праба.

Через полтора года бабушка.

Через четыре с половиной года – ее мама.

А через двенадцать сотню тысяч лет она родила ребенка без бабушки, прабабушки и прапра Пелагеи.

Странно работала память, она, как условная субстанция, продукт сознания, сжималась и разжималась, изобретая само время. Саша пережила череду смертей от старости, болезни, аварии. Но все равно помнила и того школьного мальчика, и свои красные, от долгого стояния на плитке, колени, на которых отпечатались первое страдание и страх.

За столько лет они никуда не делись.

* * *

Инна приехала в восемь тридцать. Саша уже стояла на пороге – собранная, свежая, внезапно подкрашенная. Дала инструкции по кормлению и переодеванию, показала, что где лежит, несколько раз переспросила – скорее из вежливости, ей уже было пора, – точно ли подруге нормально.

– До двенадцати даже и не возвращайся, – напутствовала та. – Мы тебя не ждем. Да, мой хороший? Да. Помаши маме.

Малыш с помощью подруги сделал несколько движений. Саша чмокнула его в щеку и задержалась, полюбовалась ребенком. Ее мальчик был такой симпатичный, ладный, как булочка, как она не замечала раньше?

Но нужно закончить дела. Вчера она совсем забыла поставить печать на документах, поэтому сейчас бежала в поликлинику, надеясь, что заведующая будет на месте.

Она была на месте. Она так долго разговаривала с посетителями – остролицей женщиной и девочкой-подростком, Саша несколько раз постучала и заглянула внутрь, – что ожидание превратилось в пытку. И нет бы, думала она, поставить печать и отпустить, всего-то шлепнуть штамп, да и отдать бумажку. А она уже дальше побежит, повезет, понесет. Нужно просто поставить! Но они с документом без печати сидели пока на скамейке, отсчитывая минуты.

– Извините, – не выдержала она и заглянула в третий раз. Время подходило к десяти. – Мне всего лишь печать, а я опаздываю на МСЭ.

– Ааа, вы думаете, раз на МСЭ, то и очередь ждать не надо? – прикрикнула на нее заведующая. – Я занята, с людьми занята, не видите, что ли?

– Извините. Я просто попросила. Мне сказали успеть до одиннадцати…

– Это ваши проблемы. Все, выйдите в коридор. Подождете, ничего с вами не случится.

Саша зло плюхнулась на скамейку. Ей хотелось материться. Выть, жаловаться, топать ногами одновременно.

Минут через пятнадцать из двери показались женщина с грустной девочкой. Заведующая вышла их провожать, протянула руку и нехотя кинула Саше:

– Давайте.

Сегодня действительно было жарко. Подмышки быстро отсырели. Саша бежала на автобус до метро, потом четыре станции по одной ветке, пересадка на другую, и еще две, и пройти пять минут до нужного здания. Она даже книгу по пути не доставала, все мысли были: лишь бы успеть.

Успела.

– А вот вы, отлично. Так, все на месте. До свидания.

– До свидания!

Ей нужно было отдышаться.

«У нас все хорошо», – написала Инна.

«Я закончила дела, прогуляюсь и к вам».

«Не торопись!»

А как это, не торопиться к своему ребенку и не чувствовать при этом себя виноватой? После всего, что она сделала. Как?

Саша зашла было в ближайшее кафе, но ей стало неуютно, она отдала меню и вышла. Хотелось побыть на свежем воздухе. Например, почитать на лавочке на аллее, пока солнце пригревает ее внезапно одинокое тело.

Пахло очень знакомо. Неприятно. Скоро мамина годовщина. Саша оторвала взгляд от книги. Она ничего не забывала, но запах, но тело передавало воспоминания в мозг с гораздо большей скоростью.

– И как вам книга? – спросил мужской голос. Саша вздрогнула, заморгала и медленно перевела взгляд на сидящего на другом конце скамейки молодого человека. Ей на автомате захотелось поправить волосы, вытащить их из-под тоненькой, прилипающей