Все остальные места в собрании были заняты демократами большею частью, молодыми и горячими людьми, принесшими с собой в Париж страстную любовь к свободе.

В середине сидела умеренно-демократическая партия, прославившаяся под именем партии жирондистов. Это название она получила от того, что наиболее выдающиеся члены ее и лучшие ораторы почти все были из департамента Жиронды. Вожди партии, отличавшиеся замечательной энергией, заняли высокие места в середине; внизу же сидела толпа тех, которые хоть и были приверженцами нововведений, но не желали окончательно порвать и со старым. Поэтому низкие места середины насмешливо называли болотом (le marais), а сидевших там депутатов – болотными жабами.

Жирондисты были очень преданы общему и крайне неопределенному понятию «свобода» и воодушевлялись идеями и примерами из классической древности Эллады и Рима. Они не понимали того, что идеи древних философов не подходят к Французской революции и Дюмурье остроумно назвал их «плохим переводом с латинского». Жиронда хотела оставаться на парламентской почве в той великой борьбе между народом и королевской властью, которая проистекала из недостатков конституции 1791 года. Партия эта, которую Марат насмешливо называл партией государственных мужей, не хотела понять того, что прежде всего необходимо закрепить завоевания революции и тогда только можно будет рассчитывать на сохранение их. Из тактики ее можно было сделать такой вывод, что идеалом революционного движения того времени было провозглашение всеобщей личной свободы, между тем как самой главной задачей того времени было выступить против непрекращающихся интриг двора и других врагов новой Франции. Жирондисты были представителями той части буржуазии, которая была захвачена демократическим течением. Социальным принципом их был индивидуализм, который они, подобно некоторым нынешним политическим направлениям, смешивали, умышленно или неумышленно, со свободой личности. Уже это одно было достаточной причиной для того, чтобы они выступили против массы народа, ожидавшей от нового государства облегчения своей нужды. Жирондисты мечтали о республике, в которой господствующее место принадлежало бы духовным способностям и образованию. Они забыли, что парижское население своим восстанием, прежде всего, хотело освободиться от всякого гнета сверху. При таких воззрениях жирондистской партии ее ожидал во Франции трагический конец.

К этой партии принадлежали очень многие из наиболее блестящих людей того времени, и это дало ей возможность уже с самого начала очень эффектно выступить в законодательном собрании. Жирондисты насчитывали в своей среде много талантливейших ораторов, писателей, политиков и философов. Главным оратором партии был Верньо, адвокат с юга. Горячие и красивые речи этого человека часто приводили в движение всю Францию, но сам он был слишком флегматичен для государственного деятеля. Иснар, купец из Марселя, умел своими бурными обращениями увлекать за собой все собрание. Гадэ и Жансонне пугали двор своими резкими нападками. И Луве, давно уже известный как литератор, принадлежал к этой партии. Настоящим же главой ее был Жан-Пьер Бриссо, талантливый литератор, поклонник американской свободы, вернувшийся из-за океана в начале революции. Работы его имели большое значение в подготовке революции, и в свое время он был заключен в Бастилию. До революции он выступал иногда как теоретик-социалист; теперь в своей газете «Французский Патриот» он являлся представителем того мещанства, которое видело в республике не более, как господство буржуазной аристократии. Бриссо всегда носился с античной буржуазией Греции и Рима как с образцом для настоящего, забывая, что французский народ завоевал себе другую долю, чем то рабство, которое служило пьедесталом для античного общества. Бриссо ненавидели больше, чем всех жирондистов. Приверженцев его партии называли бриссотинцами, а хвастовство называли бриссотажем. Кондорсэ, знаменитый ученый и друг Тюрго и д’Аламбера, редактировал политические манифесты жирондистов. Партия эта имела много сторонников в провинции, особенно в западных и южных департаментах; это находилось в соответствии с составом ее, так как среди нее было очень много республиканцев, но и немало конституционалистов, страшившихся всякой республики. Жирондисты пытались укрепиться в клубе якобинцев, но там влияние их сильно ослаблял Робеспьер, популярность которого не переставала расти и который, можно сказать, не сходил с ораторской трибуны этого клуба.

Вне законодательного собрания жирондисты имели поддержку в лице Петиона, избранного мэром Парижа. Эта партия тоже имела свой политический салон. Это был салон знаменитой г-жи Ролан, замечательной женщины, очень часто руководившей всей партией. Она была женой пожилого отставного чиновника министерства финансов была очень красива и воодушевлена идеалами свободы и классической древности, которые не могли теперь найти себе твердой почвы в революционной Франции. Политические идеалы и любовь направили эту женщину на опасный путь, который закончился эшафотом. В салоне ее можно было встретить множество просвещеннейших людей, поклонников ее красоты и ума. Тогда еще не было видно той пропасти, которая отделяла жирондистов от якобинцев, так как жирондисты еще пытались удержать за собой якобинский клуб. В салоне г-жи Ролан те люди, которые потом стали смертельными врагами, сохраняли между собой дружеские отношения.

Левую часть законодательного собрания составляли республиканцы, которых называли также просто якобинцами. Со времени бегства короля в Варенн республиканские течения очень сильно развились во Франции. Левая была не только противницей двора, но и противницей конституции, которую она считала совершенно неудовлетворительной и недемократичной. Она стремилась к демократической республике с всеобщим избирательным правом и полной гражданской свободой и равноправием. В законодательном собрании у левой не было сколько-нибудь выдающихся ораторов, если не считать Мерлена де Тионвилля, бывшего капуцина Шабо и Базира. С блестящими ораторами Жиронды левая конкурировать не могла. Карно, Кутон и другие, получившие впоследствии такое значение, пока еще не выступали в законодательном собрании.

Сила левой была вне законодательного собрания. Опорой ее был могущественный клуб якобинцев, ставший рычагом республиканского движения. К этому времени относится и появление красной шапки. Солдаты полка Шатовье, осужденные на каторгу за бунт в Нанси, были помилованы. Брестские якобинцы, желая почтить помилованных, взяли их красные шапки каторжан и надели на свои головы. Это вошло в моду, но придерживались ее больше жирондисты, чем настоящие якобинцы, и Робеспьер раз даже высказался против этой моды.

Среди якобинцев господствовал Робеспьер. Этот адвокат из Арраса, всегда одетый в синий фрак, желтый жилет и желтые брюки, начинал входить в известность. Буржуа и аристократы первого собрания смеялись над его демократическими речами и притворялись, что далее не могут серьезно отнестись к Робеспьеру. Но теперь они начали уже чувствовать его громадное влияние. Совсем недавно еще он издавал журнал под заглавием «Защитник Конституции»; короткое время он был прокурором. Еще до революции он прославился тем, что выиграл процесс по делу о громоотводе, против которого духовенство ополчилось, как против «колдовства». Теперь же он перешел на сторону республиканской партии. Однако, когда он в первый раз выступил в собрании с речью против смертной казни, ничто еще не говорило в пользу того, что это – диктатор, имя которого такими страшными словами запишется на страницах истории. Его ораторский талант начинал еще тогда только развиваться. Народ же с невероятным преклонением относился к «неподкупному» Робеспьеру, неизменный образ которого ежедневно запечатлевался в его памяти.