Приближаясь постепенно к окончанию своих работ, национальное собрание 3 сентября закончило и приняло конституцию. Эта конституция превращала Францию в конституционную монархию, вернее, в полудемократическо-конституционную монархию. Вся законодательная власть принадлежала национальному собранию, которое путем косвенных выборов избиралось гражданами, плательщиками налогов. Король сохранил свою неприкосновенность, но правил через ответственных министров. Королю принадлежало право отсрочивающего veto, которое имело силу в течение двух законодательных периодов. Он был главным начальником армии, но при объявлении войны или заключении мира должен был заручиться согласием национального собрания. Последнему принадлежало также право помилования. Конституция давала гражданам равенство перед законом во многих отношениях неполное, свободу печати, личности, охрану собственности и чести, поскольку все это вообще может быть осуществлено в рамках такой конституции и поскольку этому не мешают не зависящие от нее обстоятельства. Эта конституция была как раз под стать почтенной буржуазии, и последнюю приводило в восхищение уже одно то обстоятельство, что конституция устанавливала свободу промышленности. Эта конституция представляла собой государственную оправу для буржуазного общества и предоставляла буржуазии те свободы, которые ей нужны были для того, чтобы стать мировой силой. Массы народные чувствовали, какой прогресс представляло собой уничтожение феодализма, но они гораздо меньше восхищались этой конституцией, чем почтенная буржуазия; гарантий материального благоденствия для себя народ в ней не нашел. Особенно же обижен был пролетариат. Он чувствовал себя угнетенным классовым антагонизмом и ограничительными постановлениями, которые собрание издало против него и которые превращали в пустой звук все красивые слова конституции.

Конституция скрывала в себе много причин для новых битв и конфликтов. Легко было предвидеть, что сохранившуюся за ним власть король постарается использовать для восстановления абсолютизма; с другой стороны, демократические учреждения конституции должны были придать народу смелость в борьбе за более широкую свободу. Ошибались те, которые думали, что эта конституция подействует на революцию, как масло, успокаивающее разбушевавшиеся волны моря. Так как эта конституция игнорировала большое количество важнейших вопросов и так как она мало или совершенно не коснулась экономических интересов широких народных масс, то народ необходимо должен был вступить в борьбу с государственной властью.

Двор, может быть, лучше других видел недостатки конституции. Он надеялся, что она создаст путаницу, которую можно будет использовать для низвержения ее, и этим средством действительно пользовались часто и с успехом. Сама же королева думала, что не все еще потеряно, если только иметь достаточно терпения, решительности и постоянства.

Король между тем разыгрывал свою конституционалистскую комедию с такой ловкостью и искусством, что скоро снова приобрел расположение национального собрания, которое с каждым днем все больше теряло расположение народа. В сентябре 1791 года король писал национальному собранию, что он готов принять конституцию; между тем четырнадцатью днями раньше выпущена была в свет, при его тайном согласии и с открытого согласия брата его, пильницкая декларация. Итак, король все-таки сказал, что он готов соблюдать конституцию внутри страны и защищать ее от нападения извне.

Еще до того национальное собрание отменило устранение короля от должности и вернуло ему телохранителей. Теперь же заявление его было принято с необузданным восторгом. Национальное собрание думало, что революция кончена. Буржуазия полагала, что она добилась уже тех государственных форм, которые соответствуют ее историческому призванию; как всегда, так и теперь она считала, что государство есть только орудие для защиты ее классовых интересов. Ей казалось, что штурм Бастилии и другие усилия народные имели только одну эту цель. Она решила проявить свое великодушие и, по предложению Лафайета, объявила амнистию всем политическим преступникам.

14 сентября Людовик отправился в национальное собрание и снова присягнул конституции, которой он уже присягнул раз на Марсовом поле, чтобы потом целиком нарушить присягу своим манифестом, составленным перед бегством в Варенн.

Национальное собрание 30 сентября распустило себя, так как задача его была окончена. При закрытии его обнаружилось, как мало народ любил его. Когда собрание вышло, народ приветствовал только Петиона и Робеспьера, все же остальные депутаты подверглись оскорбительным насмешкам.

По предложению Робеспьера, национальное собрание еще несколько времени перед тем постановило, что члены первого национального собрания не могут быть выбраны в ближайшее собрание. Предложение это свидетельствует о незаурядной политической дальновидности Робеспьера. Справедливо полагая, что революционное настроение еще возрастет, он достиг этим предложением того, что представители старой Франции не попали во второе национальное собрание, а что, наоборот, в него вошли представители демократической идеи. Предложение это имело весьма важные последствия.

Новая конституция ввела почтенное мещанство, буржуазию в число правящих классов. Опьянение радостью, которой предались выскочки конституционной и парламентской революции, было слишком велико для того, чтобы отрезвление не было для них неприятным.

Выборы в законодательное собрание прошли очень быстро, и 30 октября 1791 года оно уже могло приступить к делу. Состав его очень хорошо доказывал, что предложение лишить членов первого собрания права вторичного избрания было основано на правильном расчете. Из национального и народного представительства Франции исчезли, благодаря этому, все те элементы, у которых могло бы возникнуть какое бы то ни было желание восстановить старый порядок. В новом собрании не было ни одного представителя абсолютистско-монархической и аристократически-конституционной партии. Стремление к реформам было так сильно, что во всей Франции не прошел ни один представитель этих направлений. Не получили представительства в этом собрании ни высшее дворянство, ни духовенство, уклонявшееся от присяги.

Демократически-конституционная партия, которая так недавно еще господствовала в первом национальном собрании и, как творец новой конституции, была для абсолютизма революционной партией, в законодательном собрании передвинулась из середины на правую сторону и стала в нем консервативным элементом. Бывшие фельяны попали в собрание в незначительном числе и называли себя конституционалистами. Так как прежние уже прославившиеся вожди этой партии не могли быть избраны вновь, то их место в собрании заняли малоизвестные до того времени лица: Рамон, Воблан и Жирарден. Этих конституционалистов народ теперь называл аристократами и реакционерами, потому что во время конфликтов между королем и народным представительством они становились на сторону короля. Настоящие вожди этой партии, Лафайет, Бальи, Барнав и Талейран, занимали в это время почетные должности. Приверженцем этой партии была крупная буржуазия, в народе же она не пользовалась сочувствием. Лафайет и Бальи отказались к этому времени от должностей главнокомандующего национальной гвардией и мэра, так как демократическое течение стало слишком сильно. Пока национальная гвардия оставалась без главнокомандующего, командиры ее шести легионов поочередно занимали эту должность в течение двух месяцев. Клуб фельянов мог придать правой законодательного собрания так же мало значения, как салон г-жи Сталь-Гольштейн, в котором собирались знаменитости конституционной партии. Значение этой дамы, как человека с умом и политическим пониманием, сильно преувеличено. Эта двадцатилетняя в то время женщина была дочерью Неккера, и значение ее сводилось к тому, что она служила посредницей между двором и конституционалистами. В салоне ее можно было встретить бывших демократов и якобинцев: ренегата Барнава, Дюпора, братьев Ламет, их друзей и сторонников двора, с которыми их связывали теперь общие убеждения. Г-жа фон Сталь и муж ее, шведский посол фон Сталь-Гольштейн, жили иллюзией, что они сумеют воскресить политическую систему Неккера, отличавшуюся необыкновенной бессодержательностью.