В предместьях готовились к демонстрации, назначенной на 20 июня. Была надежда, что в ней примут участие 40 000 человек; эта толпа должна была быть вооружена и должна была подать петиции национальному собранию, заседавшему в кавалерийской школе, и королю. Жирондисты полагали, что этим они достигнут своей цели и что король после этого умеренно будет пользоваться своим правом veto. Предлогом для процессии была годовщина клятвы в доме городского собрания и посадка дерева свободы в честь этого памятного дня.

Петион согласился; было устроено несколько предварительных совещаний при участии Сантерра, Манюэля, Сарра, Силлери и других людей, но исключительно жирондистов. В то же время рабочие предместий просили разрешения у муниципалитета явиться вооруженными; в этом им было отказано. Чтобы не быть ответственным в случае неудачи предприятия, Петион уведомил управление департамента о предстоящей демонстрации и предложил, чтобы процессию сопровождала национальная гвардия. Управление департамента отвергло это предложение и приказало мэру принять все меры для предупреждения незаконных сборищ. Но так как Петион был на стороне жирондистов и ничего не предпринял, то демонстрация могла пройти совершенно беспрепятственно.

Рано утром 20 июня податели петиции с оружием в руках собрались на площади Бастилии. Их было всего 1500 человек, но лишь только шествие тронулось, толпа возросла до 30 000. В толпе было много женщин и детей, и во главе ее шел импровизированный оркестр. Мужчины были вооружены ружьями, саблями, пиками и ножами; в толпе можно было заметить и очень странное древнее вооружение. На многих флагах демонстрантов было написано: «Конституция или смерть!», и это должно было выразить жирондистскую тенденцию демонстрации, но, в сущности, конституция вовсе не была нарушена тем veto, против которого направлена была демонстрация. Были, однако, и такие надписи: «Долой veto!», «Свобода или смерть!», «Народ устал от мук!». К одной жерди была привязана пара прорванных брюк с надписью: «Да здравствуют санкюлоты!» В конце шествия шел человек, который нес на пике бычье сердце с надписью: «Сердце аристократов!» Этот символ был направлен против аристократов. Вызывающие знамена, которыми жирондисты хотели запугать, большею частью не достигли своей цели, потому что их в большинстве случаев не принимали всерьез; зато они дали повод много и громко спорить против необузданности революции. Долгое время вся Европа не переставала страстно обсуждать эту жердь с прорванными брюками и пику с бычачьим сердцем, хотя оба эти значка не могли иметь важного значения.

Пивовар Сантерр, мясник Лежандр и маркиз де Сен-Юрюг, опустившийся дворянин с сомнительной репутацией, повели массу к национальному собранию. Оратором должен был выступить бывший нансийский адвокат Гюгенен, сказавший однажды, что сердце революционера должно быть как набатный колокол. Петиция, которую предполагалось подать, была написана вполне в жирондистском духе. В ней говорилось, между прочим: «Неужели счастье свободного народа должно зависеть от капризов короля, и неужели воля короля должна чем-нибудь отличаться от воли закона?» Но Людовик XVI своим veto ведь только осуществлял свое законное право.

Гюгенен стал у барьера законодательного собрания и потребовал угрожающим тоном возвращения уволенных министров. Собрание разрешило петиционерам пройти через зал заседаний. Верньо сказал: «Эти собравшиеся люди хорошо делают, что заботятся о будущем. Они показывают, что, несмотря на все интриги против свободы, они всегда готовы защищать ее». Жирондисты полагали, что важнее всего констатировать эту именно готовность.

Шествие через зал заседаний продолжалось три часа и сопровождалось пением известной революционной песни «Ça ira». Затем шествие двинулось по площади Карусель к Гюльери, чтобы потребовать от короля утверждения обоих декретов собрания. Если бы Людовик явился в этот момент перед народом, сказал бы что-нибудь вроде «Да здравствует конституция!», то вся жирондистская комедия имела бы не больше последствий, чем какой-нибудь мыльный пузырь. Но он не появился, и масса потребовала доступа в Тюильри. Муниципальные чиновники удалили стражу от входа, не желая, по-видимому, бороться с толпой. Здесь, конечно, ясно видна была рука Петиона. Масса проникла в замок и нашла двери в покои короля запертыми; она принялась топорами ломать двери, но Людовик понял уже, что демонстрация эта не носит опасного характера и что цель ее – побудить его только умереннее пользоваться правом veto. Он приказал открыть двери, и народ появился перед ним. Ему пришлось, правда, выслушать немало обидных слов, особенно от Лежандра, но он отнесся к этому равнодушно. «Чего хотят от меня?» – спросил Людовик, охраняемый несколькими гренадерами национальной гвардии. Так как он знал, в чем дело, то у него хватило мужества и теперь вторично отказался от утверждения обоих декретов. Поставили на стол стул, и Людовик сел на него. Ему протянули на пике красную шапку, и у него хватило хитрости, чтобы одеть ее и сорвать этим выражение бурного восторга. Когда же рабочий предложил королю выпить из его бутылки, и король так-таки выпил, то восторг стал беспредельным. По адресу короля раздавались аплодисменты, и когда Лежандр подошел с требованием утвердить декреты, то король твердым голосом ответил: «Теперь не время и не место требовать от меня этого». Добродушный народ приветствует короля в красной шапке, и начинается скорее комическая игра в вопросы-ответы между народом и королем, не носившая серьезного характера и продолжавшаяся до половины пятого; в это время является мэр Петион и требует от народа, чтобы он разошелся; народ немедленно повинуется.

В общем, приходится сказать, что жирондистская демонстрация потерпела позорную неудачу, потому что теперь уже нечего было и думать об утверждении обоих декретов. Двор увидел, как слабы и нерешительны страшные для него до тех пор жирондисты и что под их влиянием народ шел на всякую комедию. 20 июня имело почти такое же последствие, какое имело бы неудавшееся восстание, и авторитет короля возрос, благодаря поведению его, которое с внешней стороны было весьма решительным. С другой стороны, почтенное мещанство, испуганное смешными шествиями предместий, готово было снова броситься в объятия двора. Король получил адреса с выражением преданности, и они были покрыты многими тысячами подписей.

Когда вооруженные рабочие удалились с предместья, фельяны снова стали смелее, Лафайет решился действовать. Этот странный человек не верил, что он уже совсем утратил свою популярность. Невзирая на то что он стоял перед неприятелем, он решил поехать в Париж и призвать к ответу законодательное собрание. Он надеялся произвести впечатление на собрание своей воинственностью. Но очень скоро ему пришлось увидеть, как он обманулся; собрание отнеслось к нему как к просителю, и для того, чтобы присутствовать в заседании, ему пришлось занять и место просителя. С уничтожающей насмешкой Гадэ поставил вопрос, уж не разбиты ли австрийцы, раз Лафайет нашел возможным сюда явиться. Лафайет требовал преследования зачинщиков 20 июня, закрытия якобинского клуба и обеспечения конституции от насилий.

Собрание передало предложение Лафайета в петиционную комиссию и таким образом окончательно пристыдило «героя двух стран света». Но у него была потребность опозорить себя еще больше. Он предложил двору свои услуги, и тот же человек, который когда-то держал короля под стражей и преследовал его во время бегства в Варенн, готов был увезти короля в какой-нибудь другой город и оттуда вместе с ним бороться против законодательного собрания. Но двор, ожидавший помощи от Австрии и Пруссии, резко отклонил предложение Лафайета, не желая обязываться ему. Тогда Лафайет задумал собрать буржуазию, входившую в состав национальной гвардии, напасть на якобинцев, разогнать их и замуровать их зал. Но ему не удалось достать даже тридцати человек национальной гвардии. Теперь только «герой двух стран света» понял, что он достаточно осрамился, и возвратился опозоренным в армию.