Таким образом, праздник объединения не смягчил конфликта, как надеялись некоторые глупцы. Натянутость отношений между королем, собранием и народом достигла максимума. Уже нередко можно было слышать открытые заявления, что борьба неизбежна, и все готовились к бою.

10 августа 1702 года парижское население приступом взяло Тюильри и свергло династию Бурбонов, так долго господствовавшую над Францией. Людовик XVI поплатился при этом за свою собственную вину и за вину своих предшественников.

Кто был героем этого дня?

«Объединенные» и революционеры – рабочие из предместий Парижа.

Конечно! Но не меньшую роль сыграл и так называемый Брауншвейгский манифест, появившийся как раз в этот критический момент.

Прусская армия, которая должна была вторгнуться во Францию, стояла под начальством Карла-Вильгельма-Фердинанда, герцога Брауншвейгского. Герцог этот нашел нужным предупредить о своем вторжении манифестом. Людовик XVI прислал ему проект манифеста через доверенного своего Малле дю Пана. Но граф д’Артуа нашел, что проект составлен в слишком мягких выражениях; ему хотелось наполнить его угрозами. Он приказал одному эмигранту написать проект манифеста в его вкусе, и в нем французам преподнесены были детские нравоучения и ужасные угрозы. Герцог Брауншвейгский почти ничего не изменил в этом проекте и издал его в виде манифеста 25 июля 1792 года.

Именем императора австрийского и короля прусского герцог Брауншвейгский возвещал в этом манифесте, что он намерен положить конец анархии внутри Франции, оставить нападки против трона и алтаря, восстановить законную власть, вернуть королю свободу и безопасность, которой он лишен теперь, и упрочить законную власть его. Затем в нем говорилось следующее: «Жители городов, местечек и деревень, которые осмелятся защищаться против войск его императорского и его королевского величеств и будут стрелять в них, будут тут же наказаны по всей строгости военно-полевого суда, дома же их будут снесены или сожжены… Городу Парижу и всем жителям его без различия предлагается немедленно и без всякого отлагательства подчиниться своему королю. Его императорское и королевское величества возлагают, под страхом смертной казни по военному суду и без всякого снисхождения, ответственность за все, что произойдет, на всех чиновников. Кроме того, их величества ручаются своим императорским и королевским словом, что они, примера ради, отомстят Парижу так, что он этого никогда не забудет; они предадут его военной экзекуции и полному уничтожению; виновные зачинщики понесут заслуженное наказание, если замок Тюильри подвергнется какому-нибудь нападению, если королевским величествам Франции будет причинена малейшая несправедливость, или если немедленно не будут приняты меры, гарантирующие им полную свободу и безопасность… С другой стороны, если жители Парижа быстро и точно исполнят вышеприведенные требования, то его императорское и его королевское величества обещают им заступничество перед его христианнейшим величеством, с целью добиться для них прощения за их проступки и заблуждения. Наконец, их величества считают законами только те законы, которые изданы королем Франции в то время, когда свобода его ничем не была ограничена».

Этот беспримерный манифест произвел во Франции ошеломляющее впечатление. Ввиду угрожающего позора весь народ поднялся, как разъяренный лев. Париж, куда стекались «объединенные» из всех провинций, напоминал собой разбушевавшееся море. И среди этого бурного океана в Тюильри сидел двор с королем, относительно которого было хорошо известно, что он в заговоре с наступающим врагом. Океан этот неизбежно должен был поглотить двор, и к этому случаю больше, чем к какому-нибудь другому, подходят слова, сказанные Гёте Эккерманну: «Виновником великих революций никогда не является народ, а всегда правительство».

Французский народ снова увидел, что завоеваниям революции грозит опасность. Если же эмигранты и союзники их надеялись, что парижское население испугается страшных угроз манифеста, то этим они только показали, как мало они знали народ. Он обнаружил такое воодушевление и такую революционную энергию, какой за ним до сих пор еще не знали. Двор грозил государственным переворотом, врагу противопоставлены были слабые силы под начальством ненадежных генералов, и при таком ужасном критическом положении Париж собственными силами спас завоевания великой революции.

Сантерр, влиятельный агитатор Сент-Антуанского предместья, находился, по-видимому, в тайных сношениях с двором; он уверял, что король готовил государственный переворот на 12 августа, но что он, Сантерр, отговорил его. Он слышал будто бы, что королева сказала королю: «Ваше величество, вы подверглись оскорблению и брани, за это надо отомстить, и все уже готово». Возможно, что эта связь с двором и была причиной того, что Сантерр 10 августа действовал нерешительно.

В это время двор очень старался при помощи подкупов завербовать себе сторонников, потому что немногие дворяне, так называемые рыцари кинжала (они всегда носили кинжалы), преданные ему из убеждения, ничего не могли сделать. Из солдат национальной гвардии и босяков они образовали клуб и тратили на него ежедневно 10 000 франков. Другой роялистский клуб был основан неким Льетаном. Но оба клуба не имели никакого значения, потому что на этот раз против двора поднялся действительно весь народ за исключением дворянства и священников, уклонявшихся от присяги.

Буржуазное общество увидело, что манифест герцога Брауншвейгского грозит конституции, бывшей для него идолом и гарантировавшей ему его собственность и личную свободу. Оно разорилось и обратилось против двора, призвавшего пруссаков. Представителями этого масса выступили жирондисты, провозгласив своим паролем смещение короля.

Это стало открытым требованием во всей стране, но громче всего оно звучало там, где жирондисты имели влияние.

Мелкая и средняя буржуазия, равно как и сельское население, со страхом ожидали вторжения пруссаков. Горожане опасались за свою недавно завоеванную независимость. Не успели они отдохнуть от невзгод старого порядка, как пруссаки, хотели уже восстановить его. И они восторженно встречали клич жирондистов: «Пойдем ко дворцу!»

Но больше всего энергии обнаружили собравшиеся в Париже «объединенные», а также рабочие предместий. «Объединенные» из Марселя были размещены в здании кордельеров. Их удалось склонить в пользу переворота, и они были готовы на все. По настоянию Дантона их щедро угощали, а 30 июля им задали пир: так как двор в тот же день устроил пир для преданной ему части национальной гвардии, то не обошлось без кровавой битвы, по которой можно было судить уже об ожесточенности предстоящей борьбы.

Рабочие предместий тоже были на все готовы. Они жили в нищете и страшно страдали от недостатка провианта в Париже. Им платили ассигнатами, курс которых и тогда уже стоял очень низко, между тем как цены на товары быстро росли. К конституции они были довольно равнодушны, потому что она не принесла им значительного облегчения их участи. Мы уже читали их жалобы в письме к Марату. Когда они требовали повышения заработной платы, органы высшей буржуазии сурово отказывали им. Многочисленные столкновения и беспорядки в предместьях стоят в тесной связи с обострением и ослаблением голодной нужды в Париже. Эти рабочие прекрасно знали, что плоды революции достались другим. Они ненавидили буржуазию не меньше, чем дворян и духовенство, но это, конечно, не уменьшало их ненависти ко двору. Инстинктивно они чувствовали в конституции прогресс, несмотря на то что никаких прямых выгод она им не доставила. При такой нужде они не могли ждать пароля, и уже 25 июля в предместьях была попытка к восстанию. Целью его было взятие в плен короля и отправка его в Венсенн. Но Петион подавил это восстание для того, чтобы предотвратить поражение.