Ришар хотел ее. Постоянно. Яростным и эгоистичным желанием. Часто он готов был сделать шаг, протянуть к ней руку, но оставался на месте в тупой неподвижности. Он наложил руку на свой член, как закрывают ладонью рот ребенка, который собирается завопить.

Между тем он мечтал разрыдаться у нее на груди. Припасть к ее коже. Положить голову ей на колени, чтобы она утешила его в горе, которое причинила, предав его великую любовь. Он желал ее – но он слышал. Слышал шаги мужчин, которые прошли по ней. Его терзало отвращение – и наваждение. Шаги, которые не стихают и никуда не ведут, шлепки кожи о кожу, дряблые бедра, закатившиеся глаза. Шаги, непрерывные как удары, как безнадежные поиски, как желание вырвать крик, рыдание, спящее внутри нее и сотрясающее любой ландшафт. Шаги, которые никогда не сводятся только к самим себе, которые всегда обещают другую жизнь, обещают красоту и возможную нежность.

Он вышел из машины и направился к дому. Сел на скамейку. Он был пьян и чувствовал легкую тошноту. Поискал по карманам сигареты. Их не было. Он всегда курил ее сигареты. Она не могла уехать. Не могла их бросить. Нельзя предавать того, кто тебя простил. Он шмыгнул носом при мысли, что вернется в этот дом один, что ему придется отвечать на вопросы Люсьена: «А где мама? Когда она придет?»

Он отправится искать ее, где бы она ни пряталась. Привезет домой. Больше не спустит с нее глаз. У них будет еще один ребенок, девочка, которая унаследует глаза матери и его надежное сердце. Девочка, которая займет ее, которую она будет любить до безумия. Может быть, однажды она даже научится довольствоваться самыми обычными занятиями, и он будет счастлив, до смерти счастлив, когда ей захочется сменить обстановку в гостиной, когда она часами будет выбирать новые обои в комнату дочери. Когда станет слишком много болтать и капризничать.

Адель состарится. Ее волосы поседеют. Ресницы выпадут. Ее больше никто не увидит. А он будет держать ее за руку. Макнет ее лицом в повседневность. Будет волочить ее по своим следам и никогда не отпустит, когда она будет бояться пустоты и стремиться упасть. И однажды он запечатлеет поцелуй на ее пергаментной коже, на изборожденной морщинами щеке. Обнажит ее. И больше не услышит в лоне своей жены никаких отзвуков, кроме пульсирующей крови.

И она отдастся. Положит трепещущую голову на его плечо, и он почувствует всю тяжесть тела, бросившего якорь в гавани. Она осыплет его ростками кладбищенских цветов, и на пороге смерти возрастет ее нежность. Завтра Адель обретет покой. Она будет заниматься любовью, а ее кости будут изъедены червями, и изгибы тела истлеют. Она будет заниматься любовью, как бедная старуха, которая все еще верит в нее, закрывает глаза и больше не говорит ни слова.

Ничего не кончается, Адель. Нет, не кончается. Любовь – это только терпение. Преданное, исступленное, тираническое. Безрассудно ждущее лучшего.

Мы не закончили.