В тот вечер, когда он накинулся на нее, он был безоружен. Он не принял решения об их будущем. Просто хотел избавиться от бремени, увидеть, как она сломается у него на глазах. Он был шокирован, ошеломлен, и пассивность Адель привела его в ярость. Она не стала оправдываться. Ни разу не попыталась что-то отрицать. Выглядела девочкой, с облегчением узнавшей, что ее тайна раскрыта, и готовой понести наказание.

Она налила себе вина. Закурила и сказала: «Я сделаю все, что ты скажешь». Потом пробормотала: «В субботу у Люсьена день рождения». И он вспомнил. Одиль и Анри собирались приехать в Париж. Клеманс, кузены и еще целая куча друзей были приглашены за несколько недель. Ему не хватило духа все отменить. Он прекрасно понимал, что это смешно. Когда рушится жизнь, все эти светские условности ничего не значат. Но он цеплялся за них, как за спасательный круг.

«Отпразднуем день рождения, а там посмотрим». Он проинструктировал ее. Он не желал видеть, как она дуется или плачет. Ей следовало быть улыбчивой, веселой, безупречной. «Ты ведь отлично умеешь притворяться». От одной мысли, что кто-то узнает, что это станет известно, на него накатывала паника. Если уж Адель должна покинуть лоно семьи, нужно найти объяснение, пустить в ход какой-нибудь банальный сценарий. Да просто сказать, что они не сошлись характерами. Он заставил ее поклясться, что она ни с кем не будет откровенничать. И больше никогда в его присутствии не заговорит о Лорен.

В субботу они молча надули шарики. Украсили квартиру, и Ришар сделал нечеловеческое усилие, чтобы не накричать на Люсьена, который сломя голову носился по комнатам. Он не ответил Одиль, когда она удивилась, что он столько пьет днем: «Это же детский праздник, верно?»

Люсьен был счастлив. В семь вечера он заснул, не раздеваясь, посреди новых игрушек. Они остались вдвоем. Адель подошла к нему улыбаясь, с сияющими глазами. «Правда, все прошло хорошо?» Лежа на диване, он смотрел, как она убирается в гостиной, и ее спокойствие казалось ему чудовищным. Он больше не мог ее выносить. Его раздражало все, что она делала. Ее манера заправлять прядь волос за ухо. Привычка касаться языком нижней губы, эта ее мания швырять посуду в мойку, беспрерывно курить. Он не находил в ней никакого очарования, никакого интереса. Ему хотелось избить ее, сделать так, чтобы она исчезла.

Он подошел к ней и твердо сказал:

– Собирай вещи. Уходи.

– Как? Сейчас? А Люсьен? Я даже не попрощалась с ним.

– Убирайся! – крикнул он.

Он несколько раз ударил ее костылями и потащил в спальню. Как попало бросал вещи в сумку, не говоря ни слова, с непреклонным взглядом. Пошел в ванную и одним махом смел в пакет всю ее косметику и духи. Впервые она принялась умолять его. Бросилась ему в ноги. С опухшим от слез лицом, прерывающимся от рыданий голосом клялась, что умрет без них. Что не переживет потерю сына. Сказала, что готова на все, лишь бы он простил ее. Что хочет излечиться, что отдаст все что угодно, чтобы он дал ей второй шанс. «Та, другая, жизнь ничего для меня не значила. Ничего». Она сказала, что любит его. Что ни один мужчина никогда не имел для нее значения. Что он единственный, с кем она видит свою жизнь.

Он полагал, что ему хватит решимости выкинуть ее на улицу – без денег, без работы, без всяких перспектив, кроме возвращения к матери в унылую квартиру в Булонь-сюр-Мер. На минуту даже почувствовал, что вполне способен сказать Люсьену, когда тот его спросит: «Мама заболела. Ей лучше жить отдельно от нас, чтобы поправиться». Но у него не получилось. Он не сумел открыть дверь, выдворить ее из своей жизни. Смириться с мыслью, что она может существовать где-то еще. Как будто его гнева было недостаточно. Как будто он хотел понять, что довело их обоих до этого безумия.

Он бросил сумку на пол. Вгляделся в ее умоляющие глаза, глаза загнанного зверя, и потряс ногой, чтобы не дать ей за него уцепиться. Она упала мертвым грузом, и он вышел. Стоял жгучий холод, но он ничего не чувствовал. Повиснув на костылях, побрел по улице к стоянке такси. Водитель помог ему вытянуть загипсованную ногу на заднем сиденье. Ришар протянул ему купюру и попросил ехать, не важно куда. «И, пожалуйста, выключите музыку». Они катались по набережным, бесконечным зигзагом по мостам пересекали реку. Он ехал, а боль следовала за ним по пятам. Не было сил ни пошевелиться, ни вздохнуть; казалось, что, если он остановится хоть на миг, горе уничтожит его. Наконец водитель высадил его у вокзала Сен-Лазар. Ришар зашел в пивную. Зал был полон – пожилые супруги, вышедшие из театра, шумные туристы, разведенные женщины в поисках новой жизни.

Он мог бы позвонить кому-нибудь, выплакаться на плече друга. Но как рассказать о таком? Да и что бы он сказал? Адель, верно, думает, что он никому не говорит из стыда. Что он предпочитает сохранить лицо, чем искать поддержки в дружеском участии. Воображает, что он боится прослыть рогоносцем, униженным мужчиной. Но ему плевать, как на него посмотрят. Он боялся того, что будут говорить о ней, в какие рамки ее загонят, к чему сведут. Как высмеют его горе. Больше всего он боялся, что ему навяжут решение, скажут непререкаемым тоном: «При этих условиях, Ришар, тебе остается только расстаться с ней». Заговорив, он сделает такой исход необратимым.

Он не стал никому звонить. Несколько часов в одиночестве разглядывал свой бокал. Так долго, что даже не заметил, что зал опустел, что уже два часа ночи и старый официант в белом фартуке ждет не дождется, когда он расплатится и уйдет восвояси.

Он вернулся домой. Адель спала в кровати Люсьена. Все было нормально. Ужасающе нормально. Он не понимал, как ему удается жить.

На следующий день диагноз был поставлен. Адель больна и будет лечиться. «Мы найдем специалиста. Он займется тобой». Через два дня он потащил ее в медицинскую лабораторию и заставил сдать десятки анализов крови. Получив результаты, оказавшиеся чистыми, он заключил: «Тебе здорово повезло».

Он задавал ей вопросы. Сотни вопросов. Не давал ни минуты передышки. Будил ее среди ночи, чтобы подтвердить подозрение, выяснить подробности. Он был одержим датами, совпадениями, сопоставлениями. Она повторяла: «Уверяю тебя, я не помню. Мне это никогда не было важно». Но он хотел знать об этих мужчинах все. Имя, возраст, профессию, место, где она их встретила. Он хотел знать, как долго длились ее связи, где они встречались, что пережили.

В конце концов она уступила ему и рассказала – в темноте, повернувшись к нему спиной. Ее рассудок был ясным, она выражалась четко и без эмоций. Иногда она углублялась в сексуальные подробности, но тогда он сам ее останавливал. Она говорила: «И все же речь только об этом». Она пыталась рассказать ему про ненасытное желание, про позыв, который нельзя сдержать, про отчаяние из-за невозможности положить этому конец. Но ему не давало покоя, что она могла оставить Люсьена на целый день, чтобы встретиться с любовником. Что выдумывала срочную работу, чтобы отменить семейный отдых и два дня напролет трахаться в паршивой пригородной гостинице. Его и возмущала, и завораживала легкость, с которой она лгала и вела эту двойную жизнь. Его поимели. Она манипулировала им, как банальной марионеткой. Может быть, иногда она даже смеялась, возвращаясь домой с утробой, полной спермы, с кожей, пропитанной чужим потом. А может, насмехалась над ним, передразнивала его перед своими любовниками. Наверняка говорила: «Мой муж? Не волнуйся, он ничего не подозревает».