Адель слышала, как они говорят о Париже, о магазине Николя Вердона в семнадцатом округе и о работе Изабель в рекламном агентстве. Она выглядела старше мужа. Говорила громко и много смеялась. Даже за городом, в разгар лета, она была в элегантной блузке из черного шелка. И серьги надела. Когда Ришар хотел налить ей розового вина, она изящно накрыла бокал рукой: «Мне хватит. Боюсь, меня развезет».

Адель вернулась к ним, ведя за собой Люсьена.

– Ришар рассказывал нам, что вы бросили Париж, чтобы жить за городом, – с воодушевлением сказал Николя. – Хорошо тут у вас. Земля, камни, деревья – только стоящие вещи. Предел моих мечтаний, когда выйду на пенсию.

– Да. Чудесный дом.

Все посмотрели в сторону липовой аллеи, которую велел посадить Ришар, – деревья росли попарно, одно против другого. Солнце пронизывало листву, заливая сад фосфоресцирующим бледно-зеленым светом.

Ришар говорил о своей работе, о том, что он называл «своим виденьем медицины». Рассказывал истории о пациентах, смешные и трогательные, которые никогда не рассказывал Адель, и сейчас она слушала их, опустив глаза. Ей хотелось, чтобы гости ушли, а они остались бы вдвоем в вечерней прохладе. Допили бы – пусть молча, пусть все еще в ссоре – стоявшую на столе бутылку. И следом друг за другом отправились бы спать.

– Вы работаете, Адель?

– Нет. Но в Париже я была журналисткой.

– Не жалеете?

– Работать сорок часов в неделю и зарабатывать ровно на оплату няни – не вижу, чему тут завидовать, – перебил Ришар.

– Ты не дашь мне сигарету?

Ришар вынул пачку из кармана и положил на стол. Он сильно опьянел.

Ели они без аппетита. Готовила Адель плохо. Сколько бы гости ее ни хвалили, она знала, что мясо пережарено, а овощи безвкусные. Изабель медленно жевала с напряженным лицом, словно боялась подавиться.

Адель безостановочно курила. От табака у нее посинели губы. Она вздернула брови, когда Николя спросил:

– Скажите, Адель, вот вы вращаетесь в журналистских кругах, и как вам ситуация в Египте?

Она не стала говорить ему, что больше не читает газет. Не включает телевизор. Даже фильмы не смотрит. Слишком боится романтических историй, любви, постельных сцен, обнаженных тел. Слишком она нервная, чтобы вынести житейскую суету.

– Я не специалист по Египту. Зато…

– С другой стороны, – поправил Ришар.

– Да, с другой стороны, я много работала в Тунисе.

Разговор стал общим, затем увял, замедлился. Когда были исчерпаны все темы, которые без риска могут затронуть незнакомые люди, им оказалось почти нечего сказать друг другу. Слышен был лишь стук вилок и звук жующих ртов. Адель встала, зажав в губах сигарету, держа в каждой руке по блюду.

– На свежем воздухе быстро устаешь. – Вердоны трижды повторили эту шутку и наконец ушли, вернее, их почти вытолкал Ришар, который энергично махал им вслед, стоя на гравийной дорожке. Смотрел, как они возвращаются домой, и думал, какие секреты и ошибки скрывает эта скучная пара.

– Как они тебе? – спросил он у Адель.

– Не знаю. Милые.

– А Николя? Как он тебе?

Адель не отрывала взгляда от мойки.

– Я тебе уже сказала. Они мне показались милыми.

Адель поднялась в спальню. В окно она видела, как Вердоны закрывают ставни. Она вытянулась на постели и уже не двигалась. Ждала его.

Они ни разу не спали раздельно. По ночам Адель прислушивалась к его дыханию, храпу – всем этим хриплым звукам, из которых состоит совместная жизнь. Она закрывала глаза, стараясь занимать как можно меньше места. Обратившись лицом к краю кровати, свесив руку, она боялась повернуться. Можно было бы распрямить колено, протянуть руку, притвориться спящей и прикоснуться к нему. Но она не шевелилась. Вдруг она до него дотронется, пусть даже нечаянно, а он разозлится, передумает, вышвырнет ее вон?

Убедившись, что он спит, Адель поворачивалась. Смотрела на него, лежащего в зыбкой постели, в этой спальне, где все казалось ей хрупким. Ни одно движение больше не будет безобидным. И это вызывало у нее безмерный ужас и безмерную радость.

Интерном Ришар проходил стажировку в неотложной помощи больницы Питье-Сальпетриер. Одна из тех стажировок, где вам постоянно твердят, что «здесь вы многое узнаете о медицине и о человеческой природе». В основном Ришар занимался больными гриппом, пострадавшими в дорожных авариях, жертвами нападений, недомоганиями из-за гиперактивности блуждающего нерва. Он думал, что увидит неординарные случаи. Но стажировка оказалась смертельно скучной.

Он прекрасно помнил мужчину, поступившего в ту ночь. Бездомный в загаженных дерьмом штанах. У него закатились глаза, на губах выступила пена, тело сотрясала дрожь.

– У него судороги? – спросил Ришар заведующего отделением.

– Нет. Его ломает. Delirium tremens. Белая горячка.

Перестав пить, запойные алкоголики погружаются в жесточайший приступ синдрома отмены. «Через 3–5 дней после прекращения употребления алкоголя у больного начинаются интенсивные галлюцинации, обычно зрительные, ему мерещатся ползающие животные, чаще всего змеи или крысы. Больной крайне дезориентирован, страдает от параноидального бреда, сильно возбужден. Некоторые слышат голоса, у других случаются приступы эпилепсии. При отсутствии необходимой терапии возможна внезапная смерть. Ночью приступы протекают тяжелее, и пациента нельзя оставлять одного».

Ришар сидел с бездомным, который бился головой о стены и размахивал руками, что-то прогоняя. Не давал ему причинить себе вред, применял успокоительные. Он бесстрастно разрезал испачканные штаны, растер бездомному тело. Очистил лицо, подстриг бороду, в которой засохли рвотные массы. Даже искупал его в ванне.

Наутро, когда к пациенту вернулись остатки разума, Ришар попытался объяснить: «Так бросать пить нельзя. Сами видите, как это опасно. Я знаю, у вас, вероятно, не было выбора, но существуют методы, протоколы лечения для людей в вашем положении». Мужчина не смотрел на него. Опухшее, посиневшее лицо, глаза желтые от гепатита. Время от времени его трясло, словно по спине у него пробежала крыса.

После пятнадцати лет практики доктор Робенсон мог сказать, что знает человеческое тело. Ничто не вызывало у него отторжения и не пугало. Он умел распознавать симптомы, сопоставлять признаки. Находить решения. Умел даже измерять боль, спрашивая у пациентов: «Как вы оценили бы по десятибалльной шкале, насколько вам больно?»

Но с Адель он почувствовал, что жил рядом с больной, чей недуг протекал бессимптомно, что бок о бок с ним дремала раковая опухоль, которая грызет изнутри и не называет своего имени. Когда они въехали в новый дом, он ожидал, что она рухнет на пол. Будет метаться. Был убежден, что она потеряет рассудок, как любая токсикоманка, лишенная наркотика, и приготовился к этому. Он знал бы, что делать, если она станет агрессивной, если примется бить его, кричать по ночам. Будет наносить себе раны, загонять нож под ногти. Он отреагировал бы как ученый, прописал бы ей лекарства. Спас бы ее.